Высокое окно
Шрифт:
— Нет, ничего похожего, Марлоу. Не тот класс.
— Помыть ее да протрезвить — и неизвестно еще, что получится, — сказал я. — Класс — это качество, которое легко растворяется в алкоголе. Я вам не нужен больше?
— Вроде нет. — Бриз нацелил сигару мне в глаз. — Не то чтобы я не хочу услышать твою историю. Но не думаю, что в данных обстоятельствах имею полное право настаивать на ней.
— Очень порядочно с вашей стороны, — сказал я. — И с вашей тоже, Спрэнглер. Много радости и счастья в жизни вам обоим.
Они смотрели мне вслед с чуть вытянутыми физиономиями.
Я
24
Мистер Пьетро Палермо сидел в комнате, которая выглядела бы в точности как викторианский салон, если бы не шведское бюро красного дерева, священный триптих в золотой рамке и большое распятие из слоновой кости и черного дерева. Кроме того, там находилась полукруглая софа и кресла с резной отделкой красного дерева и кружевными салфеточками на спинках, а также часы из золоченой бронзы на серо-зеленой мраморной каминной полке; другие часы — стоячие — лениво тикали в углу; несколько восковых цветков под прозрачным куполом украшали овальный мраморный стол с изящными резными ножками. На полу лежал толстый ковер в мелкий нежный цветочек. Здесь был даже стеклянный шкафчик для безделушек — и в нем много чашечек из прекрасного фарфора, крохотные статуэтки из стекла и фаянса и всякая всячина из слоновой кости и древесины красных пород, разрисованные блюдца, старинный набор солонок в виде лебедей и прочая подобная ерунда.
На окнах висели длинные кружевные занавеси, но помещение выходило на юг, и поэтому было ярко освещено. Отсюда были видны окна квартиры, где убили Джорджа Ансона Филлипса. Залитая солнцем улица была безмолвна.
Высокий смуглый итальянец с красивой головой и волосами серо-стального цвета прочел мою карточку и сказал:
— Через двадцать минут я иметь важное дело. Что вы хотите, мистер Марлоу?
— Я тот самый человек, кто вчера обнаружил труп в доме напротив. Убитый был моим другом.
Он спокойно посмотрел на меня холодными черными глазами.
— Этта не то, что вы говорить Люк.
— Люк?
— Мой управляющий этот дом.
— Я не разговариваю с незнакомыми людьми.
— Этта хорошо. Вы разговаривать со мной, а?
— Вы человек с положением, видный человек. С вами я могу говорить. Вчера вы видели меня и описали полиции. Они сказали, очень точно.
— Si. Я много вижу, — бесстрастно подтвердил он.
— Вы вчера видели, как из дома выходила высокая блондинка.
Он внимательно рассматривал меня.
— Нет вчера. Два-три дня назад. Я сказать полиции «вчера». — Он щелкнул длинными смуглыми пальцами. — Полицейские, фи!
— А вчера вы видели каких-нибудь незнакомых людей, мистер Палермо?
— Есть задний вход-выход, — сказал он. — И лестница с второй этаж. — Он посмотрел на наручные часы.
— Значит, ничего. Вы видели Хенча сегодня утром.
Он поднял глаза и лениво смерил меня взглядом.
— Полицейские сказать вам это, да?
— Они сказали, что вы заставили Хенча признаться, что он ваш друг. Насколько близкий, они, конечно, не знают.
— Хенч
— Только Хенч не убивал, — сказал я.
— Нет?
— Нет.
— Этта интересно. Продолжайте, мистер Марлоу.
— Это признание — вздор. Вы заставили его это сделать по какой-то личной причине.
Он поднялся, подошел к двери и позвал:
— Тони!
Потом снова сел. В комнату вошел короткий плотный итальянец. Он смерил меня взглядом и уселся на стул у стены.
— Тони, этта мистер Марлоу. Посмотри, возьми карточка.
Тони подошел, взял карточку и вернулся на место.
— Ты смотреть на этот человек очень хорошо, Тони. Не забыть его, да?
— Можете положиться на меня, мистер Палермо, — сказал Тони.
— Был друг для вам, да? Хороший друг, да?
— Да.
— Этта плохо. Да. Этта плохо. Я говорить вам что-то. Друг этта друг. Но вы не говорить никому больше. Не проклятой полиции, да?
— Да.
— Этта обещание, мистер Марлоу. Этта что-то, чего нельзя забыть. Вы не забыть?
— Не забуду.
— Этот Тони, он не забыть вас. Ясно?
— Я даю вам слово. Все, что вы мне скажете, останется между нами.
— Прекрасно, о'кей. Я из большая семья. Много сестры и братья. Один брат очень плохой. Почти такой же плохой, как Тони.
Тони ухмыльнулся.
— О'кей, этот брат жить очень тихо. В доме напротив. О'кей, дом полон полиция. Совсем нехорошо. Задавать слишком много вопросов. Совсем нехорошо для этот плохой брат. Вам ясно?
— Да. Ясно.
— О'кей. Этот Хенч нехорош, но бедняга, пьяница, работы нет. Не платить за квартиру, но я имею много денег. Так я говорить: «Слушай, Хенч, ты делать признание. Ты больной человек. Две-три неделя больной. Пойдешь в суд. Я дать адвокат для тебя. Ты говорить: „Какое, к черту, признание? Я был совсем пьяный“ — проклятых полицейских обманем. Суд тебя освобождать, и я о тебе заботиться. О'кей?» Хенч говорит: «О'кей» — и делать признание. Этта все.
— А через пару недель плохой брат будет далеко отсюда, след совсем остынет, и полицейские, скорей всего, напишут, что убийство Филлипса осталось нераскрытым, так?
— Si, — он снова улыбнулся. Ослепительная теплая улыбка, завораживающая, как поцелуй смерти.
— Это поможет Хенчу, мистер Палермо, — сказал я. — Но это совсем не поможет мне в поисках убийцы друга.
Он покачал головой и снова посмотрел на часы. Я встал. И Тони тоже. Он не собирался предпринимать ничего такого, но стоять всегда удобней: для быстрой реакции.
— Ребятки, — сказал я, — с вами так хлопотно, потому что вы делаете тайну из ничего. Вы должны произносить пароль, прежде чем откусить кусок хлеба. Если я пойду в управление и перескажу все, что вы мне здесь поведали, мне рассмеются в лицо. И я рассмеюсь вместе с ними.
— Тони не много смеется, — сказал Палермо.
— На свете полно людей, которые не много смеются, мистер Палермо. Вы должны это знать. Вы многих из них отправили туда, где они находятся и сейчас.
— Это мой дело. — Он выразительно пожал плечами.