Высота
Шрифт:
— На Тагилстрое тоже один хотел на землю спуститься, — сказал Токмаков зло, — а оказался в земле. Стальная нитка от троса прошила ладонь, он отдернул руку и… «между двумя точками».
— Мало ли глупостей чудаки делают! — Пасечник пригладил волосы.
— Об уме вам, Пасечник, в данную минуту лучше совсем не упоминать.
Токмаков поспешно достал папиросу. Пасечник протянул ему свой дотлевающий окурок, но Токмаков сделал вид, что не заметил, отвернулся и чиркнул спичкой.
— Предположим, вы только покалечили
— Я и с бюллетенем, когда лихорадка была, работал. Вы же знаете!
— Знаю. — Токмаков чувствовал, что у него уже иссякает запас спокойствия, и он с большим трудом удерживается от того, чтобы не накричать. — А все-таки, товарищ Пасечник, придется у вас разряд снять.
— Это за что же?
— За нарушение правил техники безопасности. Злостное нарушение! Это не первый случай!
— Ну что же, снимайте. Если есть такое право. Просить: «Дяденька, больше не буду», — не собираюсь.
Пасечник картинно откинул со лба и пригладил чуб, чуть-чуть задержав пальцы, прежде чем отнять их.
И все это так невозмутимо, будто единственное, что его сейчас беспокоило, — хорошо ли лежат волосы, не увидят ли девушки его растрепанным.
— Разрешите идти? — спросил он с подчеркнутой отчужденностью.
— Идите.
Пасечник повернулся на каблуках.
Токмаков посмотрел ему вслед. Спина и коротко остриженный рыжеватый затылок выражали горькую обиду.
«Ничего, я тебя обломаю», — подумал Токмаков. В ушах его все еще звучал обиженный и в то же время заносчивый голос Пасечника: «Ну что же, снимайте разряд, если есть такое право».
Токмаков вынул блокнот, помедлил и составил проект приказа: «За злостное нарушение правил техники безопасности снизить бригадиру Пасечнику Н. П. разряд сроком на один месяц».
3
Продолжительный гудок паровоза. Ему ответил дискантом паропутевой кран. Подали голоса другие паровозы. Пронзительный свист, крики «кончай», «шабаш» и железный трезвон — это бьют прутом в пустой баллон из-под кислорода.
Обеденный перерыв.
На земле прекратили работу почти все. На своих местах остались лебедчики, такелажники, крановщики — все, кто связан с работающими наверху. От иных верхолазов столовая, казалось бы, рукой подать, вот виднеется ее покрытая шифером крыша. Но не так просто спуститься с монтажных высот, а затем вновь забраться туда.
Вот и сейчас нельзя приостановить подъем, оставить груз на полдороге, у крана «в зубах».
И только когда подъем был закончен, Матвеев далкоманду на обед.
Вадим Пудалов шел в столовую. За ним с видом просителя плелся лебедчик Хаенко.
— Понимаешь? Растратился! — По лицу Хаенко блуждала беспомощная улыбка. — Потеха… С утра без корма. Ну что тебе стоит? Подбрось два четвертака
— Все-таки интересно, куда твоя получка девалась?
«В самом деле — куда?» — попытался вспомнить Хаеико. Последняя выпивка, конечно, влетела в копеечку. Какие-то типы сели за его столик, а он навязался к ним с угощением. «Я плачу!» Потом спрыснули новую дружбу. А кто они такие, эти друзья? Как их зовут хотя бы? Наутро Хаенко подсчитал деньги, выяснилось, что он затронул и те, которые отложил для матери. Он нащупал в кармане измятый бланк почтового перевода; этот заполненный бланк валялся у него в кармане уже недели две.
— Да что ты о моей получке печешься? Не знаешь, что ли? Пришлось матери отправить. Факт! Сразу за два месяца.
Вадим недоверчиво покачал головой.
— Провалиться мне через три земли, если вру! — поклялся Хаенко, не пряча глаз; светло-голубые, они словно выгорели на солнце заодно с белесыми ресницами. — Ну, выручи!..
— Надо аккуратнее тратить, — сказал Вадим, со вздохом доставая деньги. — Ты что-то в рюмку стал часто заглядывать. Каждый день в «бенилюксе»…
Так строители называли пустырь у трамвайной остановки, на котором стояли рядком, один беднее другого, три дощатых сарайчика. Назывались все три по-разному: «Буфет», «Ларек пиво-воды» и самый жалкий — «Павильон».
— Тоже указчик нашелся! — Хаенко уже спрятал деньги в карман. — Подумаешь, дал полсотни, так, теперь нравоучения твои слушать? Это уж ты извини-подвинься… Мне, братец, некогда…
Хаенко повернулся к Вадиму спиной и, насвистывая, болтая руками, зашагал в сторону от столовой. По соседству со щитом «Каменогорского рабочего» и киоском «Союзпечати» стояла будочка, в которой продавались билеты в театр, цирк, кино. Стекла в будочке были завешены пожелтевшими афишами.
— Ну-ка там, в театр на следующее воскресенье. Поищи, мамаша, два билетика подороже. Какая постановка?
— «На дне», — послышалось из окошка.
— «На дне»? Из жизни водолазов? Ну что же, давай. Мне в первых рядах билеты требуются. В самом партере.
— Что вы, молодой человек! В партере все хорошие места проданы. Только двадцать второй ряд.
— Не подойдет. Поищи-ка там, мамаша, посерьезней.
— Амфитеатр возьмите тогда. Пятый ряд. По девяти рублей. Или балкон, второй ряд.
— Балкон? — Хаенко презрительно сплюнул на пожелтевшую афишу. — Нашла кому предлагать балкон. Тоже додумалась на солнцепеке. Балкон! Срамиться перед ребятами? Прямо потеха! Что же я — и в театре на верхотуру полезу? Сама на тот балкон карабкайся!..
Хаенко сплюнул еще раз, отошел от кассы и не спеша повернул к столовой.
У буфетной стойки, как всегда в начале обеденного перерыва, выстроилась длинная очередь.
Не дойдя нескольких шагов до конца очереди, Пасечник крикнул: