Высота
Шрифт:
Она вызвала из комнаты Машу и попросила ее сейчас же уложить Бориску в постель.
Маша без особой приветливости поздоровалась с Токмаковым и попыталась отвести Бориса, но тот вдруг заартачился:
— А я с Машкой не пойду. Я с К-константин Мак-ксимычем пойду!
Чтобы избежать лишнего шума, Токмаков отправился в комнату Бориса. Снял с него ботинки, уложил.
— Дайте я его раздену, — смутилась Маша. — Что вы с ним возитесь?
— Отстань! Это наше м-мужское дело… И народы Азии на нас смотрят, — забеспокоился вдруг Борис, тыча голой ногой в карту мира, куда-то
— Конечно, смотрят народы, — поддержал Токмаков с готовностью. — И очень внимательно. А ты, брат, в таком виде.
Когда Борис угомонился и как будто заснул, Токмаков выслушал слова благодарности от Дарьи Дмитриевны, от Маши и начал прощаться.
— Может, чайку выпьете на дорогу?
— Нет, спасибо. Поздно уже. Я к вам в воскресенье приду. Если, конечно, ваше столь горячее приглашение остается в силе.
— А вы, оказывается, злопамятный! — смутилась Маша. — Я вас еще раз приглашаю.
— Ну если еще раз, приду обязательно.
6
Вешалка большая, но не найти свободного крючка. Все увешано кепками, фуражками, картузами. Начальнические картузы из парусины. Висит шляпа, измятая, выцветшая и запыленная до потери естественного цвета, — значит, и Нежданов здесь.
В комнату вносят баллон с газированной водой. Баллон держат в оцинкованном ящике, набитом льдом. Не закрывается крышка ящика, баллон все время шипит. Стаканы переходят из рук в руки.
Сквозь раскрытые окна доносится смутный гул стройки. Резко выделяются только гудки паровозов и пневматические очереди клепки.
За окнами — отсветы электросварки, прожекторы, мощные фонари, полосы света от снующих мимо машин.
Оперативка вот-вот начнется. Не всем хватило места за большим столом, иные сидят у окон, вдоль стены.
— Ты что меня уговариваешь? Что я — девушка? — гремит главный диспетчер Медовец.
На прораба, тоже не очень низенького роста, Медовец смотрит сверху.
— Вот увидите, Михаил Кузьмич! — Прораб заискивающе подымает глаза. — Вы мне только пиломатериалов подбросьте. Много мне не нужно. Ну хотя бы пяток платформ. Сразу всем участком с места рванусь!
— Як та кляча! — громыхает Медовец. Он бережно трогает своей ручищей верхнюю пуговицу прорабовского кителя и продолжает вполголоса: — Ты кинокартину «Индийская гробница» бачив? Не бачив? Зря! Там один магараджа хотел заживо похоронить свою любовницу. Изменила она ему. С одним хлопчиком. Ты меня чуешь? Алло!.. И вот стоит эта самая бабенка и смотрит в окошко, как ей индусы гробницу строят. А индусы босые, надо считать, в одних трусах. Копают землю мотыгами, трамбуют ее деревянными ступами. И в этот самый трагический момент слышу голос в зале, впереди: «Надо было Матюшину поручить стройку. Матюшин ту гробницу за пять лет не построил бы. Такая же у него на участке механизация… И бабенка эта через него спаслась бы». — Медовец затрясся от приступа смеха. — Да чего ты рукой машешь? Алло! Чистая правда! Какие могут быть шутки?..
Одни входят в комнату, громко здороваясь, и тут же начинают между собой споры или как бы продолжают споры, начатые давно и лишь временно прерванные. Другие входят молча, держатся в тени и садятся в дальнем углу, за печкой.
В углу за печкой сидел и Токмаков. Сегодня его впервые пригласили на совещание.
Управляющий трестом Дымов увидел Токмакова на площадке уже к концу дня, когда тот собрался уходить, и сказал:
— Будьте сегодня к восьми. У нас оперативка — как Футбольный матч. Состоится при любой погоде. Даже в воскресенье.
«В восемь вечера меня у Берестовых будут ждать, — подумал Токмаков с досадой. — Вот так напился чаю с вареньем! И Борис ушел. Не с кем записку передать, извиниться!»
И все-таки Токмаков скорее обрадовался, чем огорчился, — уж очень лестным было приглашение Дымова.
Дымов сидит на председательском месте, в конце длинного стола, и что-то пишет. Его мощные покатые плечи опущены. Справа от Дымова — главный инженер Гинзбург, Глаза полузакрыты; у него, как всегда, сонный вид. Гинзбург — в вылинявшей холщовой куртке со следами не то бетона, не то извести и в таких же, некогда синих, штанах. Гинзбург сосет потухшую трубку, а Дымов, глядя на трубку, морщится и с подозрением следит: не горит ли?
Слева от Дымова стенографистка. На стене за спиной чертеж — доменная печь в разрезе.
Корреспондент газеты «Каменогорский рабочий» Нежданов протирает очки и оглядывает соседей прищуренными глазами. Выражение лица у него насмешливое и в то же время беспомощное. На висках, возле ушей и на переносице видны вдавлинки от очков. На столе перед Неждановым блокнот.
Рядом с Неждановым сидит, излишне выпрямившись, Дерябин.
Токмаков видит острый профиль Дерябина и вспоминает: «Наверное не скажу, но по всей вероятности навряд ли..» Так Пасечник передразнивает старшего прораба. Токмаков улыбается; эта улыбка так неуместна, что он кусает себе губы. Удивительно все-таки, что Дерябин был одним из ведущих инженеров главка. А может, там он был на месте? Но разве можно быть хорошим главным инженером и при этом скверным прорабом?
Дымов разговаривает по телефону:
— Плохо слышно? Удивительно! Когда вас хвалят — слышимость отличная. А ругаю — сразу глохнете?.. Я спрашиваю: сколько бетона будет завтра. А вы перестаньте гадать. Я же не прошу вас предсказать погоду на будущий четверг. В процентах? Я в процентах не разбираюсь. Я хочу знать в кубометрах. Что значит «будем стараться»?! Это не художественная самодеятельность!.. Это график… Не знаю, не знаю… По моему календарю после июля сразу, без всякого перерыва, начинается август… Ни одного дня в резерве у меня нет…
Дымов бросает трубку не прощаясь.
Никто не выступает с докладами. У всех под рукой график работ.
График, график и график!
Одни строители наступают на пятки другим, одни торопят или задерживают других, часто возникают трения и взаимные претензии друг к другу.
Непосвященный человек многого бы не понял в пестром словаре оперативки, где перемешались технические термины, цифры, фамилии прорабов, условные определения. Легко сказать — хозяйство доменной печи!