Высшая мера
Шрифт:
— Слушай, — почти вдохновенно сказала Габриэль. — В сентябре, в одно из воскресений, я пришла к
Дюпону на плас де Терн. Должна вам сказать, что я была в “форме”. В августе Париж был набит американскими
легионерами и долларами. Я купила себе новую шляпу и пальто в галери Лафайет. Когда я вошла в кафэ — все
Дюпоновские курочки смотрели на меня такими глазами. Назло им я открыла сумочку и показала два билета по
сто франков. Все прекрасно. Как хороша жизнь! Через
Мы вышли и, знаете куда он меня повез? В “Перокэ”.
— Ого, — хором сказали все трое.
— Именно в “Перокэ”. За две бутылки Айдсик он заплатил пятьсот, не моргнув глазом. Из “Перокэ” мы
едем на Монпарнас в “Жокей”. Из “Жокея” в “Сигонь” и “Викинг”. Немец платит, как Лионский кредит. Одним
словом к утру мы были в отеле “Шик” на Пигале. “Крошка, — говорит он, — у меня нет больше франков”.
Роется в бумажнике и вытаскивает пачку немецких марок. Ты понимаешь, — мне все равно. Мне наплевать
франк или марка. Я хорошо знаю, что марка — это шесть франков. И он мне дает пятьсот марок. Клянусь
святой Катериной!
— О-ля-ля, — опять перебили трое.
Она выскочила из такси и кричала, размахивая зонтиком:
— Ты понимаешь, что я была с ним, как с первым. Три тысячи франков! Две тысячи я положу в банк,
тысячу — на всякие мелочи. Я не сплю ни минуты. Утром я бегу в банк и кладу перед менялой мои пятьсот
марок. Он даже не взглянул в мою сторону. — Мсье, говорю я — как видите — вы мне нужны… Одну минуту,
мсье. — И держу у него прямо перед носом билет. “На какой предмет?” — спрашивает он меня. Ну это меня
взбесило: “Не для того, конечно, чтобы даром спать с вами. Обменяйте мне это на франки”. Он берет билет
двумя пальцами, бросает его мне и говорит: “Мадемуазель, это не стоит ни сантима. Это марки инфляционного
времени. Они ануллированы три года назад”…
Так продолжался этот разговор и продолжался бы еще долго, если бы два человека не вышли из круглого
железного писуара и один не сказал другому по-русски мягким рокочущим басом:
— А все от того, Павел Иванович, что вы не верите в бога.
Полицейские посмотрели на двух русских и пошли по бульвару тяжелыми, медленными шагами.
Габриэль открыла зонтик и, метнувшись к русским, повисла на руке человека в котелке. “Не беспокойтесь”, — с
достоинством сказал он и твердо убрал руку.
Габриэль показала ему язык и побежала сушиться в теплый и душный туннель метрополитэна. И тогда
двое русских подошли к такси и более плотный, в котелке и черном пальто, сказал шоферу:
— Гар Монпарнас.
А туман, вылезший из боковых улиц, соединился на бульваре
II
В эту февральскую парижскую ночь маленький, с низким задом, такси покатился по пустынному
бульвару Распай. Виляя на поворотах, мигая фонарями встречным машинам, такси затормозил на закруглении и,
скользнув четырьмя колесами, остановился у ночного кафе против вокзала Монпарнас. Веранда кафе была
совершенно пуста, но у стойки на высоких табуретах сидели непонятные молодые люди в коротких,
облегающих зад пиджаках и светло-серых панталонах немыслимой ширины. Два седока вышли из такси. Один,
более плотный, в длинном кожаном пальто, походил на старый, перетянутый ремнем, потертый чемодан.
— Сколько? — спросил седок.
— Одиннадцать франков пятьдесят, — ответил по русски шофер.
— Вы русский?.. Приятно.
— Почему же приятно, ваше превосходительство? — спросил шофер и повернул к свету лицо. Плотный,
седеющий брюнет в кожаном пальто и шофер смотрели друг на друга.
— Алексей Алексеевич? Алексей Алексеевич Мамонов!
— Миша!
Они пожали друг другу руки. Спутник Мамонова повернулся на каблуках и пошел в кафе. Он
остановился на пороге, выбрал столик у входа и сел. Обрывки русских слов долетали до него. “Первый
конный”… “Генерал-квартирмейстер…”, “Симферополь…”, “Галиполи…”.
— Простите, Павел Иванович, — сказал Мамонов, придвигая стул. — Любопытная встреча… — Он
расстегнул кожаное пальто и снял шляпу. В открытую дверь они видели, как шофер дал машине задний ход и
отодвинул машину в переулок.
— Занятная встреча, — продолжал Мамонов, — поручик Миша Печерский. В прошлом мой адъютант.
Теперь, как видите… Я его позвал.
— А, собственно говоря, зачем? — спросил спутник Мамонова и снял мокрое кэпи, которое носил прямо,
как фуражку, надвигая на брови. Сонный и не слишком вежливый официант подошел к ним и, опираясь рукой о
стол, вопросительно смотрел на Мамонова.
— Коньяку и содовой. — Обиженно сказал Мамонов, повернулся к своему собеседнику и заговорил не
громко и внушительно: — Чорт знает какие о вас слухи, Павел Иванович. Госпожа Киселева, например, имеет
смелость утверждать, что вы отпали от православия, что вы чуть ли не масон…..
— Ерунда.
— Нет, не ерунда. Вы не бываете у исповеди. Два года вас не видели в церкви. И это корниловец,
первопоходник, бывший паж, георгиевский кавалер. Еще немного и вам перестанут подавать руку.
Павел Иванович пожал плечами. Гарсон поставил перед ним бокал и сифон с содовой.