Высшая мера
Шрифт:
Печерский закрыл окно. В комнате сильно пахло одеколоном, мылом, английским трубочным табаком и
несвежим постельным бельем. Он запер комнату на замок и спустился в контору гостиницы.
— Мсье Бернар, — сказал он хозяину, — можете приготовить счет, — повидимому, я уеду.
Мсье Бернар не ответил. Печерский повесил ключ на доску и вышел. В кармане его пальто звенели три
монеты по два франка. Он остановил такси и сказал; “Пигаль — бар Казбек”.
Улица Пигаль поднималась
дома повисло над улицей и из распоротого брюха, как требуха лезли гирлянды электрических ламп, рекламы
ночных баров, дансингов и гостиниц. Дом состоял из бара “Фетиш” в бельэтаже, отеля “Шик” в третьем и
четвертом этажах. В подвале, с одной стороны находился дансинг “Паради”, с другой — кавказский духан
“Казбек”. Над “Казбеком” и “Паради” жили магазины торгующие тонким бельем, парфюмерией и
предохранителями. У входа в бар “Фетиш” стояла очень полная, стриженая дама в костюме жокея. Это был бар
лесбианок. Мальчик в позументах и галунах раздавал карточки-рекламы “Паради”. У входа же в “Казбек” стоял
Нико, грустный грузин в папахе и бурке поверх алой черкески. Ему был жарко. Он обмахивался папахой как
веером.
В проходном салоне духана “Казбек” на низкой, неудобной тахте сидел генерал Мамонов. Кривые
шашки, оправленные в серебро турьи рога висели над ним на стене. Тускло блестели клинки и от расписного
фонаря цветными дугами и стрелами падал свет на ковры. Перед Мамоновым стоял низенький шестигранный
столик. На столике, в белой черкеске и красных чувяках сидел князь Юсуф Карачаев.
— Друг князя Амилахвари — мой друг, — вкрадчиво и с придыханием говорил Карачаев. — Откровенно
сказать — я на этом голову положил. Ты — человек понимающий. В Константинополе открыл “Наш Духан” —
в трубу. В Загребе с Илико Тумановым открыли ресторан “Рион” — тоже в трубу. В Праге, если помнишь,
шашлычную “Мцхет”. Это кабак шестой по счету. Учимся, понемногу учимся. Район хороший — Пигаль. Но
конкуренция. Сам понимаешь — четыре кабака в одном доме. Работать не с кем. Гертруду Николаевну
помнишь? Золотой человек, золотые руки, золотая голова. Сманили в Буэнос-Айрес. Что их в Аргентину тянет
— не понимаю. Молодость теряет, здоровье теряет. Агент дает золотые горы. С русской бабой хорошо работать.
Француженку повезешь — документы, консул, скандал. С русской заботы нету, консула нету, — аллаху жалуйся.
Работаю здесь с кем попало. Взял на пробу дочку мадам Поповой. Муж ее у нас в Тифлисе — начальник дороги
был. Учимся, понемногу учимся. Трудно. Сам на базар хожу. Сам на кухне. Сам Наурскую пляшу. Все сам…
На
— Этот с тобой? — вдруг спросил Карачаев.
— Со мной. Поручик Печерский.
— Шофер. Я знаю. У меня спроси, я всех знаю.
Мамонов положил руку на колено Карачаева и усмехнулся.
— А ты и Гукасова знаешь?
— Я всех знаю. Такого человека не знать — кого знать. Гукасов, Язон Богданович. Зачем спрашиваешь?
— Да вот жду сюда, — небрежно сказал Мамонов.
Карачаев мягко, как подброшенный пружиной, вскочил:
— Зачем сразу не сказал? Нико! Леля! Нико!..
— Да погоди…
Круглый и легкий в движениях Карачаев метался по лестнице и кричал в темноту подвала:
— Приготовить вторую саклю! Вызвать из “Каво коказьен” зурнача Дато!.. — вдруг как в танце, на одних
носках, повернулся к Мамонову. — Зачем меня обижаешь, зачем себя обижаешь? Хорошего гостя привел —
тебе хорошо, мне хорошо. Процент со счета получишь. Ты гордый — зачем гордый?.. Нико! Леля!..
— Не надо, ничего не надо, — отмахнулся Мамонов. — Мы на минуту…
— Воля гостя — закон. Не надо, не надо! — обиженно сказал Карачаев.
Сверху по ступенькам вдруг скатился Печерский. “Гукасов, Гукасов…” и Карачаев опять сорвался и
кинулся в подвал задыхаясь и жалуясь:
— Зачем раньше не сказал — внизу встретить надо. Чудак-человек, дела не знает. Леля, Нико —
разбойнико!
— Ну-с, Михаил Николаевич, — с расстановкой и слегка волнуясь сказал Мамонов. — Посмотрим как
вы…
Он посмотрел на Печерского прищурив глаза и оттопырив губу. Тот стоял заложив руки за спину и
расставив ноги.
— Поменьше разговоров, — продолжал Мамонов. — Предоставьте все мне. Понимаете?
— Понимаю.
По лестнице, шурша чувяками, катился Карачаев. Белые широкие рукава черкески метались в воздухе и
два кинжала бряцали и гремели как в танце. Потом показались носы лакированных туфель, брюки в полоску
мельчайшим зигзагом и облегающий плотную фигуру синий пиджак. Это спускался Язон Богданович Гукасов
— величественный, седеющий брюнет. Гремя стеклянными бусами, бежала Леля в костюме одалиски и
монументальный Нико в алой черкеске и бурке остановился на площадке лестницы, подпирая папахой свод.
— Чем прикажете потчевать, гости дорогие, — пришепетывая залепетала Леля, — для начала закуски,
икорки, балычка, лососинки, из горячего — зубрик…
— Из восточной кухни — шашлык карский, крымский, гусарский, натуральный, чохохбили, осетрина на
вертеле… — рокочущим басом вторил Карачаев.