Высшая мера
Шрифт:
— Кофе по-турецки, — категорически сказал Гукасов и снял шляпу. — А вы — господа?
— Разумеется, чтобы не засиживаться.
— Воля гостя — закон, — с трудом и скорбью выговорил Карачаев. Гукасов сел на тахту и снял перчатки.
Мамонов вопросительно посмотрел на Лелю и она исчезла, гремя бусами и шурша желтыми, в изумрудных
разводах, шальварами.
— Я нарочно настаивал на встрече в нейтральном месте, — веско сказал Мамонов, — в нашем деле
нужна конспирация.
— Минуточку, — вдруг залепетала из-за драпировок Леля. — Минуточку, какие ликеры — Шартрез, вер-
ла-Тарагонь, Гранд-Марнье, Мандаринет?
— Безразлично, не пью. Мадам или мадемуазель?
Бусы загремели и затихли.
— На чем мы остановились, генерал? — спросил Гукасов.
— Прежде всего разрешите вам представить…
Печерский подошел. До сих пор он стоял в стороне, внимательно рассматривая оружие и ковры.
— Если не ошибаюсь, это и есть…
Мамонов кивнул головой и откашлялся.
— Садитесь, Михаил Николаевич. Буду краток, — заговорил он негромко и быстро. — Для того, чтобы
победить врага, надо его изучить, говорим мы, стратеги. Мы учимся, понемногу учимся, мы учимся хотя бы у
наших врагов. Точный анализ положения по ту сторону красного рубежа убедил нас в том, что общее
недовольство населения, плюс осложнения во внешней и внутренней политике, плюс хозяйственные
затруднения подготовили почву для возобновления активной борьбы на территории бывшей империи. В самом
деле, анализируя настроения классов, в первую очередь интеллигенции, затем крестьянства, мы должны
всемерно использовать интеллигенцию (Слушайте, Михаил Николаевич), буду краток. Невыносимый гнет плюс
узкая нетерпимость большевиков сорвали намечавшийся было Бургфрид — гражданский мир между властью и
интеллигенцией. И вам вот куда в первую очередь, Михаил Николаевич, надлежит обратить взор, отнюдь не
отпугивая высокомерием и белой непримиримостью и прямолинейностью. Буду краток, — продолжал он,
оглянувшись на Гукасова. — Крестьянство! Здесь, надо сказать прямо, туман рассеялся, гипноз не действует,
крестьянство буквально тяготится данной ему землей. Я имел случай убедиться в чувствах моих крестьян,
крестьян моей подмосковной. Эти наивные письма, приглашающие меня вернуться, трогают до слез. Симпатии
населения теперь безусловно на нашей стороне. Буду краток. Пока я отделываюсь общими фразами, но
существуют правила конспирации обязательные для всех. Мы учимся, понемногу учимся, но не будет
нескромностью если я скажу, что у нас есть кадры по ту сторону красного рубежа, есть мужественные люди на
которых
самоотверженный, полный сил и веры в победу единомышленник, наконец, у нас есть сильный союзник. Назову
его… “Станислав”…
— Простите, — вдруг перебил Гукасов, — вы поймете, множество дел. Сегодня я обедаю в Сен Жермен у
господина министра, вечером клуб, общественные дела… Никакой личной жизни…
— Мы полагаем, что настало время для активного, боевого выступления, — упавшим голосом сказал
Мамонов.
— Его императорское высочество лестно отозвался о вас, генерал…
Мамонов оживился и положил руку на плечо Печерского.
— Михаил Николаевич, человек, о котором я вам уже докладывал…
— Что касается вас, молодой человек, — торопливо перебил Гукасов, — дай вам бог. Дело опасное, но
благородное. Кто не рискует — не выигрывает, как говорят французы. Надо действовать, надо показать, как
выражаетесь вы, генерал, что мы живы, что жив русский дух… — Он посмотрел на часы: — Мои
соотечественники упрекают меня в том, что я, сохранивший благодаря своим способностям свой капитал,
отказываю в помощи разным благотворительным организациям…
— Язон Богданович!.. — воскликнул Мамонов.
— Подождите, я — человек деловой. Беженцев много, я один. Я думаю, что каждый доллар, который я
даю вам, генерал, вашей группе принесет пользу не отдельному человеку или, скажем, семейству, а всей нашей
дорогой родине. Я прежде всего русский человек. С моими средствами я сам, мои дети и мои внуки могли бы
спокойно жить… Но я исполняю свой гражданский долг, а вы исполняйте свой воинский… И мы будем
молиться за вас, молодой человек…
Гукасов надел левую перчатку и встал.
— Я представил вам Михаила Николаевича именно для того, — с некоторым смущением заговорил
Мамонов, — чтобы вы убедились… Подготовительный период кончился и мы приступаем…
В эту минуту загремели кольцами и как в театре распахнулись драпировки, появились князь Карачаев,
Леля с кофейником на подносе и Нико.
— Обижаешь меня, Язон Богданович, аллахом клянусь, обижаешь меня…
— Что делать, князь, сам понимаешь, дела. В другой раз, князь, в другой раз…
Шуршащий кредитный билет мелькнул в воздухе и пропал в широком рукаве черкески Карачаева.
— Барышня, на минуточку, — продолжал Гукасов, повернувшись к Леле, — позвоните в среду или в
пятницу, от четырех до пяти мне в контору Элизэ 23-70, — и потрепал ее по щеке. — Может быть, повеселимся.