Высшая мера
Шрифт:
мальчишкой. Нельзя же так, дорогой мой. Нельзя так обращаться с людьми! Вы строите социализм — верю. Но
не забывайте, что мы строим его вместе, вы и я, что я десять лет с вами. Что ж это такое!.. Сегодня меня
снимают со строительства, завтра меня сократят как делопроизводителя, как машинистку. Но я же сделал что-то
для вас в эти десять лет… Все же это признают…
— Николай Васильевич, вот вы все “я”, мной, меня, мне. Так нельзя. Разберемся… Надо
организованно…
—
дело. Но бывает у нас всякая чепуха. Надо узнать. Пойду и узнаю. Теперь дальше: допустим — снимут…
— Что ж из этого?.. Погодите. Вот вы говорите: “политическое значение”, “ответственность”,
“руководство” и все с усмешечкой. Какие тут смешки. Здесь смешков нет. Бывший водопроводчик, кочегар…
Уж очень злобно вы это говорите. У нас рабоче-крестьянская республика, этого нельзя забывать, об этом надо
напоминать каждый день всему миру и то, что во главе большого дела поставить бывшего кочегара или
водопроводчика — с нашей точки зрения — правильно. Тем более, что за десять лет он многому научился, что
он связан, спаян с этой работой, с производством. Возьмите вашу дорогую Америку. Сколько там больших
инженеров из простых кочегаров.
— Позвольте…
— Вообще, по-моему, пока не о чем разговаривать. Толки да слухи, да пересуды. Вот я пойду и
расспрошу. Прощайте.
Каблуки тяжелых сапог загремели по коридору, затем хлопнула выходная дверь.
Ксана подошла к Мерцу:
— Николай Васильевич…
Он слабо махнул рукой и отвернулся.
VIII
Около семи вечера Печерский подходил к серому, пятиэтажному дому в Сретенском переулке. Парадный
подъезд был заперт. Ход был очевидно со двора, черный ход, но Печерский медлил. У трамвайной остановки на
Трубной ему встретился человек в белом картузе. Человек внимательно посмотрел на него и вдруг, как
показалось, Печерскому, повернул назад. “Слежка”, сразу подумал Печерский, “но почему же так явно?” Нет, не
слежка, случайность. — Человек обознался и пошел прочь. Пустяки. Печерский вошел во двор и разыскал
черный ход, расшатанную, обитую рваной клеенкой. дверь. Черная лестница четырьмя крутыми зигзагами
поднималась вверх. На второй площадке тускло светилась электрическая лампочка. Квартира 16. Не было
пуговки звонка. В двери просверлили отверстие, и пропустили проволоку. Печерский дернул за катушку, за
дверями брякнул звонок и сразу спросили: “Кто?”
— Гражданин Акимов дома?
— Сейчас узнаю.
Сначала было тихо, затем кто-то другой спросил: “Кто спрашивает Акимова?”
— Знакомый. Откройте.
Дверь
— В чем дело?
— Вы Акимов, — не торопясь начал Печерский. — По-видимому это вы. Мне описали вашу наружность.
— В чем дело? — сказала лысая голова и чуть подалась назад.
Печерский приблизился и произнес раздельно и многозначительно “Де-вят-ка”, и вдруг дверь
захлопнулась. Печерский в недоумении постоял перед дверью.
— Что за чорт! — наконец сказал он, прислушался и постучал.
— Что надо? — глухо спросили за дверью.
— Николай Николаевич, откройте…
Печерский прислушался. Тишина и как бы сдавленное дыхание за дверью. Тогда он сильно постучал.
Дверь опять открылась, образуя щель.
— Уходите, ради бога, уходите — сказала в щель лысая голова.
— Да объясните же чорт вас возьми, в чем дело?..
— Уходите!
— Не уйду, пока не объясните, — почти закричал Печерский. И тогда лысый человек залепетал тихо и
жалостно:
— Умоляю, ради господа бога, уходите… Ради Христа, уходите.
— Вы “Серый?” Вы Акимов? — сжимая челюсти спросил Печерский.
— Ну, я…
— Вы слышали пароль “девятка”. Вы “Серый”?
Цепь загремела и дверь опять закрылась. Печерский в ярости ударил в нее обоими кулаками и стучал до
тех пор, пока дверь не открылась.
— Вы не уйдете? — спросила трясущаяся лысая голова.
— Не уйду, пока вы мне не объясните.
Тогда упала цепочка, дверь открылась и на площадку вышел лысый, желтый старичок в пальто, одетом на
нижнее белье.
— Имейте в виду, — сказал старичок, — я вас к себе не пущу. Вот на площадке поговорим. Что вам
нужно?
— Вы “Серый”? Николай Николаевич Акимов?
— Опять двадцать пять. Ну — я.
— Девятка, — вразумительно и тихо выговорил Печерский, — понимаете д е в я т к а .
— Я уйду, я ей богу уйду…
Послушайте, господин Акимов. Вы понимаете, что вы говорите? В Париже мне дали явку к вам. Я
прихожу, говорю пароль, а вы несете чушь.
— Ну вот, ну вот, — всхлипывая забормотал Акимов. — Ну вот опять… Я просил, я умолял через
знакомых — оставьте меня в покое. Я больной, я слабый старик. Я одной ногой в гробу. У меня астма, у меня
порок сердца. Что ж это в самом деле? Какие-то явки, письма, девятка. Да уйдите вы ради Христа, оставьте
меня ради господа бога в покое. Пожалейте старика. Пожалуйста уйдите, молодой человек. Никаких девяток я
не знаю и знать не хочу. Зачем вы меня губите, за что вы меня под расстрел? Господи, ну что они там в Париже с