Высшая мера
Шрифт:
Мамонов и Печерский встали. Господин Гукасов взбежал на площадку лестницы.
— Желаю вам успеха, полного успеха, молодой человек! До свидания, господа.
— Ну-с, так, — сказал несколько обескураженный Мамонов, — поскольку мы в одиночестве, я должен
серьезно поговорить с вами, Миша. Я навел справки, я кое-что знаю о вас, и к сожалению… Эти истории с
казенными суммами… Впрочем, оставим.
— Именно, оставим это, — несколько странным тоном сказал Печерский. — Потому что
припомню некоторые страницы из вашей биографии…
— Мы, прежде всего, политические деятели, а затем люди. Кто-то, кажется Наполеон, или Талейран,
сказал, что наше дело нельзя делать чистыми руками, — мечтательно произнес Мамонов.
— Ваше превосходительство, — с угрюмой откровенностью перебил Печерский. — Вы полагаете, что я
рожден быть шулером, альфонсом и чорт знает чем… Может быть, я смотрю на эту поездку, как на искупление,
как на подвиг.
— Верю, Михаил Николаевич, — заторопился Мамонов, — на этом мы и кончим. Завтра вы
ознакомитесь с инструкцией. Затем явки, пароли, шифры. Вы понимаете, насколько это важно. Мы отдаем в
ваши руки преданнейших, мужественных людей по ту сторону границы. Нет ли у вас личных связей?
— У меня в России жена. Святая женщина.
— Хорошо. На этом пока кончим.
Мамонов встал и протянул Печерскому руку.
— Значит — завтра.
Печерский медленно допил рюмку и взял со стола потухшую сигару. Сигару ему дал Гукасов и
Печерский внимательно посмотрел золотую, бумажную ленточку, ярлычок на сигаре, щелкнул языком и
подумал вслух: “Анри Клей. Гаванна. Вот стерва…”. Затем бережно спрятал сигару в бумажник. Вошел
меланхолический Нико с подносом и убрал рюмки. Он поднял бутылку, посмотрел на свет и сказал мимоходом:
— Слыхал, “Чикаго” закрыли?
— Вранье.
— Какое вранье — я сам был. Человек застрелился — полис криминель закрыла. Есть новое место
“Вальпорайзо”, на рю Виктуар. Рулетка, макао, бакара. Средняя игра. Заходи ночью — покажу.
— Нема ниц, — коротко сказал Печерский.
Пробежала Леля и крикнула:
— Князь зовет! Гости в пятой сакле!
— Погоди, — вдруг окликнул Печерский и поймал Лелю за локоть. Она посмотрела круглыми, серыми,
на выкате, глазами.
— Дай сто франков! — сердито сказал Печерский и взял у нее из рук сумочку. Она смотрела на него, не
мигая, жалко и растерянно, полуоткрыв рот. Печерский нажал замок, открыл сумочку и взял кредитный билет.
— Все? — вдруг спросила Леля.
Печерский взглянул на нее, как бы вспомнив, поцеловал ее в лоб и, слегка толкнув ладонью, отвернулся.
Он неподвижно стоял перед зеркалом, пока не услышал шорох шелковых шальвар и деревянный, удаляющийся
стук каблучков по ступеням.
легко прыгая через три ступеньки.
— Ва, — сказал не удивляясь Нико, — ва, ай молодец!
V
Будильник покачнулся, коротко затрещал и выдохся.
Павел Иванович поморщился, зашевелился, но не открыл глаз. Не разжимая век, он как бы видел
знакомый пейзаж за окном, нагроможденные до горизонта высокие, горбатые кровли и высокую, железную
дымовую трубу, делившую этот пейзаж вертикально надвое. Будильник слабо тикал у изголовья постели. В
коридоре капало из водопроводного крана, и капля за каплей стучала в чугун раковины. За тонкой, деревянной
перегородкой, зазвенела сетка кровати. Человек перевернулся и его спина зашуршала о перегородку, рядом с
Александровым.
— Морис, — сказал человек за перегородкой. — Ты спишь?
— Нет, — ответил звонкий, мальчишеский голос.
— Проклятая привычка. Я просыпаюсь в шесть часов, ни на минуту позже. Это просто обидно в
праздник.
— Попробуй уснуть, дядя.
— Спасибо за совет. Меня не переделаешь.
Александров все еще лежал на спине. Он открыл глаза и с отвращением и скукой рассматривал грязно-
пестрые обои, хрупкий столик с невымытой посудой, всю маленькую, узкую, чердачную комнату со скошенным
потолком. Еще четверть часа он неподвижно пролежал на спине. Тикали часы и сквозь стекла в комнату бился
уличный шум — разноголосые автомобильные гудки и длительный гром грузовиков. Надо вставать.
— Русский уже ушел? — спросил голос за стеной.
— Вероятно. Он уходит в начале седьмого.
— Даже сегодня?
— Сегодня тем более.
— Но сегодня-праздник.
— Не для каждого, дорогой мой, не для каждого.
— Марсель сказал, что у них никто не работает.
— Русские будут работать.
“Русские будут работать”, шопотом повторил Александров. “Русские будут”.
Он с силой поднял голову от плоской, сбившейся подушки и сел на кровать.
— Он — у себя. — Сказали за стеной.
— Слышу.
— Дядя Поль, — спросил, кашлянув Александров. — Сегодня вы дома?
— Нет, — ответил голос за стеной. — Я и Морис едем в Иври.
Александров протянул руку и взял вытертые, бархатные штаны. Затылок Александрова был налит свин-
цом. Серая муть плавала перед глазами и челюсти были точно сжаты тисками. Он вернулся в четыре часа утра и
спал только два часа. После преферанса у Киселевых весь остаток ночи ему снилось одно и то же — номер в
скверной гостинице, облако табачного дыма и засаленные, помятые, с загнутыми уголками, карты.