Высшее наслаждение

Белозерская Алена

– Роман! – кричал ему вслед Саркис. – Так нечестно!

– В другой раз, – пообещал Сафонов, обернувшись, после подошел к Абакяну и с интересом спросил: – Ну, что? Вы удовлетворили свое любопытство?

– Вполне, – кивнул старик. – Знаешь, видно, что у тебя нет детей. Ты общаешься с семилетним мальчиком, будто он взрослый, не замечая, что он еще ребенок.

– Но я же играл с ним, – возразил Сафонов. – Даже улыбался. И, по-моему, я ему нравлюсь.

– Мне тоже так кажется, – согласился Абакян и посмотрел на внука, который обиженно уселся на нижнюю ступеньку.

– Вы так и не сказали ему, что Нар умерла?

– Нет.

– Будет лучше,

если он узнает об этом от вас, а не из газет или от друзей в школе. К тому же прислуга может случайно обмолвиться.

– Они слишком хорошо вышколены, чтобы проболтаться. Но ты прав, я скажу ему после похорон. Однако не сегодня и не завтра. Идем в кабинет, – Абакян взмахнул рукой. – Кстати, где Джерри?

– Контролирует периметр. Совсем выжил из ума, даже меня проверял на наличие оружия. Лично проводил досмотр.

– Патон – шеф безопасности, – напомнил Абакян и добавил: – Который просрал двух моих дочерей.

– Предположим, что просрали их вы. Не возлагайте эту вину на других, – усмехнулся Роман, заметив, как жестко блеснули глаза Абакяна. – Если обидел вас, прошу прощения.

– Ложь ранит, правда бьет прямо в сердце. Ты не обидел меня, но мне больно слышать это, – Абакян прошелся по комнате, остановился у рамки с фото, на котором были изображены все его дети, и глухо застонал. – Роман, у меня было трое детей, остался лишь внук. Я стар, мне уже семьдесят пять, ему только семь. Вряд ли у меня будет возможность видеть, как он растет, поступит в колледж и станет мужчиной.

– Не хороните себя раньше времени, – Сафонов подал Абакяну стакан с виски, себе не налил, присел на диван и, подумав о Полине, которая еще недавно была в этом кабинете, устало вздохнул. – Зачем вы хотели видеть ее? Только чтобы передать крест? Но это мог сделать я.

– Мне нужно было посмотреть ей в глаза и понять, могла ли она убить Нар.

– И каково ваше мнение?

– Вполне способна, – усмехнулся Абакян, увидев, что ответ не понравился Роману. – Матуа – достойный противник.

– Вы шутите? Она самый неуверенный человек из всех, кого я знаю.

– Значит, ты плохо понял ее. Ни разу не отвела взгляда, проявляла почтение, вела себя скромно и откровенно. Такое может себе позволить только сильный человек. Возможно, в ней много слабостей, но, поверь, отсутствия решительности я не заметил. И взгляд у нее необычный: добрый, печальный, в то же время злой, строптивый. Глядя ей в глаза, боишься обжечься, одновременно видишь, что она тебя не тронет, если не сделаешь резких движений, – задумчиво проговорил Абакян, проведя кончиком пальца по стакану. – Я рассказывал, как твой дед переправил меня в Голландию в середине войны?

– Нет.

– А сам дед что-нибудь говорил об этом?

– Я плохо помню его, – ответил Роман и подался вперед, приготовившись к интересному рассказу о прошлом старика, о котором тот вспоминал очень редко. – Он умер, когда я был маленьким, поэтому серьезных разговоров между нами, увы, не случилось.

– Я родился в Варшаве в тридцать девятом году. В сентябре, когда за город велись ожесточенные бои. Неудачное выбрал время для появления на свет, – усмехнулся Абакян. – И место тоже. Через неделю после моего рождения Польша уже была полностью захвачена немцами. Вплоть до сорок второго моя семья жила в осажденном городе. Не знаю, что твой дед делал в Варшаве, но если бы не он, ни я, ни мама, не выжили бы.

– А ваш отец?

– Умер за несколько недель до того, как у нас появилась возможность покинуть город. Мама была мало похожа на армянку, светловолосая,

голубоглазая, твой дед выдал ее за свою жену. И документы соответствующие сделал. Лишь повзрослев, я понял, что он не был простым солдатом, каким его описывала мама. Он хорошо знал немецкий, носил их форму, и мы с мамой были явно не первыми, кого он таким способом вывез из страны.

– Дед служил в разведке, – сказал Роман. – Так мой отец вуалировал термин «шпионаж».

– Это уже неважно, – отмахнулся Абакян. – Нам нужно было попасть на север страны в какой-то маленький приморский городок и уже оттуда в Голландию, где нас ждал мой дядя, мамин брат. Рискованный план, учитывая, что море было под контролем у немцев. Слава богу, воспоминания о том, как мы пересекали его, полностью стерлись из моей памяти. Осталось лишь одно. Еще в Польше мы проезжали какой-то пост, и твой дед очень долго разговаривал с неким офицером. Тот косился в нашу сторону, задавал много вопросов. Мама в страхе прижимала меня к груди. Я слышал, как громко бьется ее сердце, и смотрел в окно на овчарку, которая сначала смирно сидела на поводке, а после прыгнула на дверь машины. Пес оскалился, но не зарычал, потом он вдруг лизнул стекло и опустился на землю. Помню его взгляд, дикий и режущий душу, зубы его были белыми и острыми, но когда розовый язык коснулся стекла, из мерзкого, самого страшного животного, которое я когда-либо видел, он превратился в обычную собаку. В отличие от людей, которые творили ужасы с себе подобными, во взгляде пса сквозила доброта. Он словно извинялся за то, что напугал меня. Так вот, твоя Матуа такая же злая и одновременно добрая.

– Вы сравнили Полину с собакой?

– Поверь, это лучшее сравнение, какое можно себе представить, – Абакян похлопал Романа по плечу. – Собаки никогда не предают, их любовь безусловна и они без сомнений становятся на защиту близких, вне зависимости от своих размеров и возможностей противника. А ты говоришь, что она сопля. Странно, что тебе так и не удалось прочувствовать ее.

– Она умеет прикрывать свои достоинства, – попытался оправдаться Роман и усмехнулся. – А что было после войны? – с любопытством спросил он.

– Я вырос в маленькой квартирке над шумным баром. Мы жили с семьей дяди. Славное было время, голодное, но беззаботное, лихое. Школу забросил в восьмом классе и ни разу не пожалел об этом.

– Значит, это правда, и у вас нет образования?

– Дипломов и других бумажек? – с иронией приподнял бровь Абакян. – В то время, чтобы заработать хорошие деньги, они не были нужны. Впрочем, и сейчас тоже. Главное богатство здесь, – он постучал пальцем по лбу. – Запомни, никакая школа или университет не могут воспитать в человеке предпринимательский дух. Сидя за партой, невозможно научиться видеть настоящую жизнь. Я не отрицаю силу теории, но она ничто в сравнении с практикой. В то время как мои одногодки корпели над учебниками, мечтая поступить в колледж, я уже купил свой первый самолет. Через год еще два, а в двадцать четыре стал самым молодым владельцем авиакомпании в Европе. Правда, «авиакомпанией» сложно было назвать те восемь корыт, каждое из которых, взлетая в воздух, имело все шансы не вернуться назад. Но в тридцать я уже мог похвастаться отличными машинами, и их у меня было больше сорока. А потом одной авиации стало мало. Появился судоходный бизнес, затем я выиграл в покер сеть гостиниц… и понеслось. Жадность сложно было остановить, хотелось получить все, на что падал глаз. Женился я довольно поздно, во всяком случае, по меркам того времени. В тридцать семь.