Высшее образование для сироты, или родственники прилагаются

Школа Архона поражала воображение. Бесконечное нагромождение башен, башенок, статуи, барельефы, витражи, изображающие различные виды нечисти: вампиров, русалок, оборотней, грифонов, химер…

— Ну вот, Вереюшка, — сказал сторож Кузьмич, вглядываясь в красотищу на том берегу, — здесь ты и будешь учиться.

Я замерла, не веря своим ушам, и даже старая приютская кляча Метелка с удивлением уставилась на Кузьмича: «Че говоришь-то, старый? Здесь?»И мы с лошадью, посмотрев друг на друга, молча

сравнили серый, осточертевший до дрожи барак приюта со сказочным дворцом, лениво плывущим в золоте и пурпуре дикого осеннего парка. После чего согласно покачали головами: спятил дед.

Вчера утром воспитатель дома призрения имени добрейшего князя Милослава Ясеневича сунул мне в руки убогий узел с моим сиротским добром, папир на два листа, в котором вся моя короткая судьба была подробнейше описана и припечатана огромной княжеской печатью. После чего осенил меня неким непонятным знаком, от которого осталось странное ощущение, будто напоследок воспитатель мне хотел заехать в лоб, а потом вдруг вспомнил, что и так договорился с соседским людоедом на предмет моего съедения, и пожалел сиротку, усовестился.

Мы все втроем как завороженные смотрели на неземную красоту дворца, манящего с того берега, и, размышляя каждый о своем и невеселом, так увлеклись, что не заметили, как от заставы к нам лениво подошел охранник и рявкнул во всю глотку:

— Не сси, старик, они оттэдова до нас не доберутся.

Кузьмич подпрыгнул на телеге, ошалело глядя на ражего детину в шлеме и броне. Толстенное, словно тележная оглобля, копьецо тот доверил крепкому, как полугодовалый поросенок, пацаненку с ведром огурчиков у правой ноги, которые бутуз, видать, принес отцу на Пост. Сам охранник держал в руках огромную краюху хлеба, щедро украшенную зеленью и придавленную сверху шматом колбасы.

— Ась? — не понял с перепугу Кузьмич.

— Двась! — сострил охранник и самодовольно расхохотался.-

Тебе куда надо, старый?

— Н-н-адыть? — потянул Кузьмич, вертя головой. Он и воспитателей-то, давно привыкших к его неторопливости в делах и думах, иногда до стонов отчаяния доводил, а уж охранник только увидел, как старик сгоняет мысли в кучу с протяжным и привычным «о-о-о», показал рукою вдаль.

— Туда дорога на Веж! — заорал он Кузьмичу, махая для наглядности как глухому. — Туда!

Потом подумал и добавил, правда, с большим сомнением:

— А если вам к монахам-рыцарям, то это пять верст вверх до моста.

Мы с Метелкой посмотрели в обоих направлениях и убедились, что действительно здесь тракт, идущий аж от Белых Столбов, раздваивался. Первая дорога, на которую нас усиленно толкал охранник, начиналась заставой, сразу за которой шли предместья Вежа — Вежицы, состоявшие из бесконечного количества поселков, поселочков и деревенек, которые тянулись верст на десять. А сам городок едва виднелся в голубой осенней дымке, равно как и монастырь рыцарей с его квадратными темными башенками в другом направлении.

А дороги к Школе не было. То есть она была, но выглядела как-то странно, словно третью развилку тракта тщательно засыпали· песочком и даже травки посадили, холм, по которому она спускалась вниз к реке, срыли, так что развилка дороги стала упираться в обрыв. А под обрывом высился не менее многозначительный мост, похожий на иллюстрацию к истории Войны Трех Королевств. От этого моста осталось только пять опор и три сгоревших бревна. Над этим-то обрывом мы и встали полюбоваться красотами.

— Скажите, дяденька, а как нам в Школу побыстрей попасть? — спросила я у охранника, стараясь по привычке, чтобы голосок был сладеньким и по возможности просительным, как у других сироток. «Дяденька» нахмурился и неласково поинтересовался:

— А чего тебе там надо, дурища?

— А меня дед Кузьма туда везет учиться, — заявила я простодушно и улыбнулась во весь рот.

Охранник хекнул и подавился колбасой. Бутуз с копьем увидел, как отец синеет, и, басом заорав на всю округу:

— А-а-а! Дядька Сыч, батяню упырица сгрызла! — прыгнул к нам и со всей дури ткнул Метелку в зад копьем. Кобыла взвизгнула и сиганула с испугу прямо с обрыва, и мы вместе с ней. Кузьмич загнул что-то похожее на «Е-ее» и, ухвативши вожжи, попробовал поворотить парящую над пропастью Метелку. Я с визгом уцепилась за душегрейку Кузьмича, поскольку видела, что мы летим с размаху в реку, а для меня страшней воды в жизни ничего нет, кроме пауков.

Поняв, что мы сейчас втроем утонем, а телега разобьется об опору сломанного моста и ее обломки будут долго собирать рачительные вежевцы, чтобы зимой ими топить печи, я в голос зарыдала, кляня и костеря жизнь и богов с их несправедливостью.

— Етит их мать, — не менее воодушевленно поддержал нас с Метелкой сторож, тыча пальцем вниз.

Я глянула и оглохла от собственного визга — ни заткнуться, ни остановиться. Прямо под нами вода вдруг выгнулась горбом и громадные, словно раскормленные порося, сомы сомкнули свои спины, образуя живой лоснящийся настил, вокруг которого визжали, хохотали и пускали пузыри русалки, водяные и кикиморы.

Метелка проскакала лихо, словно перволетка на лугу, по рыбьим спинам, осыпаемая со всех сторон горстями жемчуга, огрызками раковин-перловиц, тиной и дождем мелкой разевающей пасти рыбешки.

Вылетела на тот берег, стрелой пронзила парк и встала на четыре ноги перед воротцами, на которых висела косо прибитая холстина с размашистой бодрой надписью: «Добро пожаловать в Школу навьих тварей». А чуть ниже гвоздями прибитый к столбу распятый рыцарский доспех с суровой подписью: «Людям нельзя». И еще отдельная табличка: «Девиц, убоину и прочую кухонную требуху сваливать на заднем дворе запрещается. Сдавать кладовщику».

Метелка сипло, со свистом дышала, казалось, ребра сейчас прорвут дряхлую шкуру. Кузьмич утер рукавом лицо и дребезжащим голоском заключил:

— Все, приехали, еж им в задницу.

Я посмотрела на кучу прыгающих рыб и жаб у себя на коленях, на мокрого с ног до головы Кузьмича, на Метелку в длинных плетях водорослей с вкраплениями мелкого речного жемчуга (кладней на сорок красоты), на суровую надпись на воротцах и прозрела. «Вот тебе и пряничный домик», — горестно захлебнулась я обидой, припоминая старую пословицу о дармовых пряниках в пещере людоеда и, невольно подражая давешнему мальчугану, звавшему неведомого дядьку, заголосила горько: