Высшее общество
Шрифт:
«Какой др… чудный вечер!» – Клоувер явно оговорилась, поскольку у нее было только два привычных определения для вечеров – «дрянной» и «чудесный» – и она всегда путала, какой из них нужно употребить. Но она вовремя вспомнила, что Консуэла Коул приходилась Ходдингу матерью.
– Привет, привет, привет, – воскликнул Ходдинг, вставая, чтобы уступить место Клоувер. Он был в шутливом настроении. Сибил не могла понять причину его веселости, но чувствовала, что это – дурной знак. – Как поживает старина Баббер? – спросил Ходдинг. – Вы знакомы с Сибил, не правда ли? – он добавил это, поскольку Сибил молчала.
Она поняла намек и улыбнулась. Неожиданно она успокоилась и ее улыбка стала еще ослепительней. Эта Клоувер не представляет никакой угрозы.
– Он развлекается тем, что раздает
– Вы уже сделали ваши заметки? – спросила Сибил не без любезности.
– Нет, я еще успею, – угрюмо ответила Клоувер. Она держала в руках стакан, наполненный едва не до краев виски бурого цвета. Было неясно: она уже пьяна или только собирается напиться. Сосредоточившись, она сделала большой глоток, прежде чем продолжить. – Дело в том, – она говорила с сильным акцентом уроженки Беннингтона, и ее слова падали, как сухие бисквиты, в мягкой мексиканской атмосфере, – что я делаю свои записи, когда ложусь в постель. Обычно бывает очень поздно, и они поэтому такие лирические. Очень трудно быть объективной в четыре часа утра, а я ведь обязана быть объективной. – Ее голос угас. – Баббер… – она попыталась закончить мысль, но запнулась.
– Продолжайте.
«Ходдинг будет подбадривать кого угодно», – подумала Сибил.
– Баббер, – выговорила она, сделав еще глоток, – замечательный человек. Самый бескорыстный из всех, кого я знаю. Он такой старомодный.
Сибил хотела бы сказать то же самое. Она научилась таким штучкам в Нью-Йорке, но забыла это.
– Как давно вы знакомы с ним? – спросила она.
– Два месяца, – ответила Клоувер, взяла из рук Ходдинга его стакан и стала осушать его. Теперь все вопросы отпали – она была пьяна. – Я встретила его в Найман-Маркусе, когда гостила там у своей подруги по колледжу. Я никогда не встречала такого человека. Я сказала ему, что хочу написать про него роман, и он подарил мне бриллиантовый браслет. Или это было в другой раз… Он сказал, что сделает из меня женщину. – Она закрыла глаза, и Ходдингу на мгновение показалось, что она вот-вот упадет ему на грудь. Но она снова открыла глаза и добавила: – Он даже пальцем не тронул меня. – Она резко вскочила, одной рукой одернула подол, а другой подтянула бюстгальтер. Затем, видимо, из любви к симметрии, она поменяла руки и, завершила начатое.
Это заняло у нее довольно много времени, и она, казалось, забыла о Сибил и Ходдинге. Она повернулась и зашагала было прочь, но врезалась прямиком в человека по имени Деймон Роум. Ее неуклюжесть привела к тому, что Деймон, которого волокла на себе женщина по имени Диоза Мелинда, уткнулся носом в спинку стула и разразился проклятьями по-итальянски. У Диозы, в свою очередь, лопнули на заднице шелковые брюки, и она выругалась по-испански. Сквозь яростную брань едва пробивались стоны Клоувер на чистейшем беннигтонском диалекте: «Какой ужас!»
Сибил, воспользовавшись замешательством, ущипнула Ходдинга за руку. Тот согласно кивнул, и они покинули поле боя.
Гэвин Хеннесси наблюдал за клубком вопящих тел, наслаждаясь этим зрелищем. Когда, казалось, пожар страстей уже готов был погаснуть, в него подлили масла. Двое услужливых японских боев поспешили на помощь барахтающимся, потеряли равновесие и плюхнулись на кучу, украсив ее наподобие селедочных филе.
Хеннесси зарычал от наслаждения и шлепнул Зою, свою девицу, по плечу так, что она взвыла. Несмотря на боль, она была рада почувствовать силу его ударов. Гэвин, как она ни старалась, никак не мог возбудиться. Зоя была уличной девкой, но английской, настоящей кокни по происхождению, и очень гордилась этим. Ощущение поражения было таким сильным, что она с горя начала покрываться прыщами. Оглушительный хохот Хеннесси ослабевал по мере того, как месиво из человеческих тел постепенно превращалось в отдельных людей, поставленных на ноги. Счастливо отсмеявшись, он уткнул свое лицо старого пирата с широким ртом и затенявшими лоб волосами стального цвета в Зоину спину, благодарный за прохладу английской плоти и за то, что есть
– Тебе налить еще, утенок? – заботливо спросила Зоя, готовая услужить ему не тем, так другим способом. Она была новенькой и провела с кинозвездой меньше недели.
Несколько дней тому назад Хеннесси, пьяный, как свинья, по своему обыкновению послал за ней и другими девочками из своего отеля, как будто они были дюжиной галстуков. Он выбрал Зою. Частично из-за того, что она напоминала ему его жену, частично из-за того, что Зоя, как и он, принадлежала к католической церкви. «Все потому, сказал он ей впоследствии, что жена у меня была дьяволица. Черт угораздил меня родиться ирландцем, но вот откуда мой пламенный гений. Ты ведь считаешь, что я гений, не так ли?» – спрашивал он, обнаженный, весь (за исключением лопаток) заросший волосами, тыча горлышком бутылки между ее грудями.
– Конечно, ты гений, – истово и убежденно заверяла его она. Разумеется, она была без ума от его фильмов «Проклятие Корсара», «Возвращение Корсара», «Сын Корсара», не говоря уже о «Четырех винтовках для Пооны» (этот фильм она смотрела три раза).
Она даже не мечтала о том, что окажется в одной комнате (ей хотелось сказать – на одном корабле) с этим галантным, мускулистым, веселоглазым бандитом, в которого она была влюблена полжизни. Она не могла поверить в это даже тогда, когда Гэвин, чувствуя ее недоумение, задрапировался покрывалом с постели, перебросив один конец его через плечо, аккуратно положил два телефонных справочника на пол, взгромоздился на них и застыл в угрожающей позе.
Это был, конечно, он. Без всякого сомнения. Она почувствовала, как у нее потеют ноги.
– А ты и не знала, что я такой коротышка, правда? – спросил он, слезая с Большого Лондона, с тома от «А» до «М». – Видишь ли, они снимают меня, когда я стою на этой чертовой подставке, поняла? Как будто зрителям не наплевать длинный я или короткий. Это все эти костюмеры, поняла? Они думают, что ирландец должен быть большим, даже если полжизни провел, уткнувшись носом в пупок своей партнерши, им без разницы. Вот я и появляюсь на экранах девятифутовым. Тебя это волнует, нет? – и он посмотрел на нее тем взглядом, который повергал в трепет всех предателей, бунтовщиков и еретиков от Туле до Китайского моря.
– Невысокие мужчины самые активные, я всегда это говорю, – ответила Зоя искренно и невпопад. Хеннесси отблагодарил ее за это. С истинно ирландской щедростью он настоял на поездке в Париж для пополнения ее гардероба перед отлетом в Куэрнаваку.
Очень быстро она выяснила, что он не только был меньше ростом, чем на экране, не только был совершенно не способен принимать участие в любовных играх, но и то, что он был фальшивым ирландцем. Он родился и вырос в Перте в Австралии.
У Хеннесси было много поводов недолюбливать Деймона Роума, и он был рад увидеть, как изящного певца вываляли в перьях. Нельзя было сказать, что Хеннесси вообще очень любил людей: под его открытой, несколько развязной доброжелательностью скрывалась изрядная доля злобы – это был вообще его стиль. Прежде всего Роум был «итальяшка», и хотя Хеннесси больше презирал евреев (они платили ему, а их жены предлагали ему переспать с ним), он всегда не любил «итальяшек». Он терпеть их не мог, как он объяснил Зое.
Во-вторых, он не любил Роума потому, что тот до недавнего времени пел с успехом в ночных клубах, а теперь стал популярен и в Голливуде, завоевав не меньший успех в ролях, которые выворачивали наизнанку, вернее, пародировали роли, в которых играл Гэвин Хеннесси. Играл. Теперь ему все реже предлагали сниматься. Хеннесси обычно появлялся на экранах в расстегнутой рубахе, с распушенными усами, держа в одной руке саблю, в другой – леди Маргарет. Деймон снижал романтический накал. Он выглядел так, как будто у него искривлены шейные позвонки. Леди Маргарет куда-то исчезла, ее заменила жена адмирала, психопатка-благотворительница, которая вместо того, чтобы падать в обморок, просто отвозила его в своем белом лимузине в свою квартиру. Интрига претерпела небольшие изменения, но достаточные, чтобы лишить Хеннесси работы.