Высший императив
Шрифт:
— Ни одного достоверного не имеем, — англичанин развёл руками с таким видом, будто ему только что задали не самый каверзный, но самый любимый из вопросов.
— Ха!
— Всё же это ничего не значит.
— Ха! Ха!
— Одичавших драконов до наших дней дожило слишком мало, и перебили их слишком давно. Древние драконоборцы не делали чучел, а позже их делать уже было не из кого.
— Ха! Ха! Ха!
— Не убедил?
— Да ни на грамм! Если они все одичали, то почему тупо не вымерли? А если одичали не все, то почему тупо дали себя
— Ну-у-у… — протянул Ланс. — Возможно, что как раз сумели. Они ведь шестьдесят пять миллионов лет назад знали о генетике больше, чем сегодня знаем о ней мы. Процесс самопознания не стоит на месте, даже когда им занимаются не сотни тысяч соплеменников, а всего лишь десятки. Тем более, если живёшь ты на свете не пятьдесят-семьдесят лет, но в несколько раз дольше.
— Ух ты, ах ты. И что же они такое полезное самопознали?
— Откуда ж мне знать? — англичанин пожал плечами.
— У-у-у, — разочарованно протянул Феликс. — На самом занятном месте — и даёшь задний ход.
«Викинг» вдруг расхохотался, хлопая себя ладонями по ляжкам. Смеялся он бурно, но недолго, а отсмеявшись, тут же принялся извиняться перед Филом, с невозмутимым видом переждавшим этот взрыв веселья.
— Прошу простить меня, друг мой… но вы были столь уморительны в своём горячем желании меня опровергнуть! Право же, я не мог сдержаться… Продолжать, однако, не стану — по отношению к вам дискуссия выходит не очень честной. Ведь я вам изложил не свою теорию, и я даже не являюсь её приверженцем. Это был лишь пример. Фантазия одного из моих коллег. Разминка для ума.
— Да брось любезничать-то, — усмехнулся Фил. — Весело же поболтали, за что тут обижаться?
— Было интересно, — поддержала его Римма. — Правда. Расскажете нам что-нибудь ещё, Ланс?
— Завтра, — с улыбкой англичанин указал на свои наручные часы… и вдруг снова посмотрел на меня. Очень внимательно, и без малейшего веселья в лице. — Спокойной вам ночи… Ростислав.
И, раскланявшись с остальными, отправился в свою палатку. Паяц белоголовый.
А ночью мне приснился демон.
Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма. Расстегнув клапан, я выбрался наружу — в предрассветный серый полумрак. Обошёл остывшее кострище, медленно пересёк плато и вышел к Литскому провалу.
Из Провала навстречу мне поднялась огромная чёрная тень. Демон завис над пропастью, удерживая себя в воздухе размеренными взмахами двух кожистых крыльев. Взгляд твари обжигал, как прикосновение к вековому горному льду.
«Я — это ты!» — заявил демон голосом, в котором противоестественным образом слились воедино равнодушие, насмешка и стремление убедить.
И у меня отчего-то не нашлось слов возражения. Страха я не чувствовал… я вообще ничего не чувствовал. Даже удивления.
«А ты — это я!»
Идея-кольцо. Замкнутый круг.
— И что с того? — спросил я у висящего над Провалом ночного кошмара. Кошмар рассмеялся холодно и беззвучно, а потом… пропал. Растворился в светлеющем на востоке небе, так и не дав мне ответ.
Я открыл глаза. Тент палатки слабо похлопывал на ветру. Рядом ровно дышала спящая Римма.
«Бред. Наваждение. Чёрт бы тебя побрал, Ланс, вместе с твоими россказнями. Снится теперь всякая дрянь».
Я осторожно повернулся на бок, лицом к Римме, и коснулся её плеча. Кожа девушки показалась мне нестерпимо горячей, даже захотелось отдёрнуть руку, отпрянуть… но я сделал обратное — потянулся к ней всем телом, прижался, обнял, растворяясь в нежном жаре её плоти…
Желание пришло, подчиняясь воле разума — не чувственное, но рассудочное, физиологически обоснованное…
Римма вздохнула, просыпаясь… Протестующе мурлыкнула… Застонала тихо и ритмично…
Спустя миг вечности, захватывающий взлёт и не менее захватывающее падение, вновь погружаясь в пучину дрёмы, я услышал, как она прошептала:
— Ты всё-таки чудо, Рост… но, боже ж мой, до чего же холодное.
Штука и впрямь выглядела удобной. Я от соблазна не удержался, по руке примерил — шик, да и только. Немного каму напоминает — не ту, которая река, а ту, которая боевой серп. Один раз брал такую у соседей в секции ниндзюцу, у них там полно всяких игрушек интересных, у нас, айкидошников, их вообще почти нету. Хорошая вещь, добротная. Правда, в горы без нужды я её ни за что бы не потащил. Лишняя тяжесть.
Я вернул ледоруб Ланса туда, откуда его взял — подпихнул под тент чужой палатки, из-под которого тот слегка выглядывал, точно верный сторожевой пёс. А то, неровён час, хозяин проснётся, увидит свою игрушку в моих руках и расстроится. Или того хуже — о чём-нибудь заговорить попытается.
В котле ещё оставалось с вечера немного гречневой каши. Разогревать её я поленился, доел холодной. Когда последнюю ложку в себя запихивал, из своей одноместки вылез, позёвывая, Феликс.
— Трапезничаешь, жаворонок, — он сладко потянулся. — Нет бы чуток поработать, накормить друзей… Может, совершишь маленький подвиг? Из милосердия?
— Это нелогично, — я отложил опустевший котёл. — Кто жрать хочет, тот и работает. А милосердие мне чуждо.
Фил спорить не стал — слишком хорошо меня знает. Буркнул для порядка нечто лестное в мой адрес и ушёл к ручью за водой. Я тоже ушёл — решил немного прогуляться по плато, на окрестности глянуть.
Прогулялся. Глянул. Как и ожидалось, окрестности не впечатлили. Камни и трава, трава и камни. Единственное, что могло сойти за развлечение — это поиск в причудливых нагромождениях выветренной породы образов знакомых предметов. Вон тот утёс, скажем, бульдозер напоминает. С оторванным ковшом. А эта вот трёхметровая покрытая жёлтыми пятнами лишайника глыба на медведя чем-то похожа.