Высший императив
Шрифт:
— Ланс!
Англичанин вышел совсем не оттуда, откуда я ожидал бы его увидеть. Он двигался по тропе, но не со стороны лагеря, а вдоль кромки плато, обрывающегося в Литский провал. Как парень там оказался? Пробежался по нагромождению скал с другой стороны хребта?
Лёгкой скользящей походкой Ланс приближался к девушке. Сосредоточенный, целеустремлённый, со слабой улыбкой на губах и своим удобным, чертовски удобным ледорубом в руке.
— Эй! — крикнул я ему, поражённый внезапным недобрым предчувствием. —
Римма посмотрела на меня с недоумением, потом перевела взгляд на англичанина.
— Ланс, со мной всё в порядке. Я только…
Я бросился к ней. Рванулся что было сил. А проклятый сакс — он как будто и не спешил никуда, просто оказывался вдруг там, куда направлялся. Например, возле Риммы. Скользнул, плавно повернулся, толкнул плечом… Вроде бы и не сильно толкнул-то…
Я стоял на краю обрыва и смотрел, как падает Римма. С первой секунды и до последней.
Вот она перестала кричать… Вот застыла на карнизе, едва не перевалившись через последний рубеж, отделяющий её от бездны Литского провала… Маленькая сломанная кукла в снежно-белой парке, был ли у неё шанс выжить после удара о камни? Медно-красные волосы бессильно разметались по серой подушке валуна. Ветер трепал длинные пряди, словно силился мне доказать: это не кровь, не кровь!
Убийца Риммы вниз не глядел. Замер в каких-нибудь четырёх метрах от меня и щурился под порывами борея, словно целился. Не имея ружья, он выстрелил фразой — саданул в упор картечью свинцовых слов:
— Мне жаль. Нашёл бы я тебя пораньше, и этого не пришлось бы делать.
— Мразь, — прошептал я, и сам удивился сухости своего голоса. Это было не оскорбление, не крик души, даже не выплеск ярости. Всего лишь констатация факта. Как ночная любовь с Риммой. Как вся моя жизнь.
— Что, даже разозлиться толком не можешь? — второй залп Ланс дал почти сочувственно. — Вам ведь доступно многое, очень многое. Вы, ублюдки, даже одарённее нас оказались. Лишь одного вам не дано: любовь и ненависть, восторг и отчаяние, величайшие порывы души — вот чего у вас не было, нет и не будет.
— Зачем? Зачем… её?
— Взгляни на это с другой стороны, — Ланс нервно усмехнулся. — Теперь ты не сможешь сломать ей жизнь. Говоришь, мальчики вырастают в солдат? Эта роль не про вас. Вы не солдаты, вы быки-производители. Только передача генетического материала и защита собственного потомства, больше в вас ничего не заложили.
Он снова меня провоцировал. Для чего — не знаю, но я чувствовал каким-то десятым чувством: Ланс действует не наобум, он хочет добиться от меня реакции. Очень нужной ему реакции… Какой?
Я не двинулся с места и больше ничего не говорил. Просто ждал. И Ланс… он вдруг улыбнулся. Будто получил именно то, чего и добивался.
— Вы даже в душе — ящерицы. Холодные твари. Умные, сверхприспособленные для выживания эмоциональные калеки. Целая раса калек. Вместо высших проявлений эмоций — высшие императивы, да и от тех остался только один. С вами невозможно сосуществовать. Даже с этими слабыми мягкотелыми задохликами, искренне полагающими себя потомками обезьян, даже с ними — можно. А с вами…
Он взвесил в руке ледоруб. И вдруг прыгнул ко мне, одним скачком покрыв все четыре разделявших нас метра. Мягко, по-кошачьи приземлился, ударил…
Отменный боец. Много лучше меня со всем моим любительским айкидо, опасным для уличной шпаны, но никак не для воина-профи. Скорость и сила, помноженные на опыт. Да в придачу ещё и ледоруб, ставший в руках Ланса опаснее камы.
Но я почему-то не погиб. Пережил первые три секунды боя… затем ещё пять… а потом сделал то, что ещё сегодня утром посчитал бы попросту невозможным: перехватил летящий мне в голову инструмент скалолаза и бросил «викинга» мимо себя, используя инерцию его удара. Айкидо? Чёрт возьми, да! Но какое! Всего лишь на прошлой неделе сенсей, трижды насадив меня на учебный нож, перед всем классом окрестил тюфяком и улиткой, а тут…
Чудом не сорвавшись в пропасть, англичанин резво крутнулся лицом ко мне и заплясал в боевой стойке. Оружие он не потерял, глаза его явственно отливали янтарём, а зубы щерились волчьей ухмылкой.
— Что, приятель, — зарычал он весело, даже, пожалуй, восторженно, — наконец-то вспоминаешь самого себя?! Давай, докажи мне, что я не ошибся! Вспоминай! Преображайся! Разверни свои чёртовы крылья! Плюнь огнём! Ну же! Твоя самка ещё жива! Лети за ней! Выполняй свой единственный высший императив!
Жива?! Римма — жива?!
Что, что такое важное она хотела мне сказать?!
Я отвлёкся всего на миг. Лишь полсекунды потратил на сомнение. Каменный карниз… Белая парка… Это движение там, внизу — ветер или дыхание?..
Остриё ледоруба вошло мне в левое плечо, насквозь пробив ключицу. Отвратно хрустнуло, боль белой молнией пронзила тело. Кажется, я… опять не закричал. Должен был, но — нет, не закричал.
Лицо Ланса оказалось совсем близко. Странно изменившееся, едва узнаваемое. В янтарных глазах пылало торжество победителя.
— Вот и убедился! Ха! Рациональность и недостаток воображения — вот из-за чего вы, совершенные, всё-таки проиграли нам войну! Прощай, дракон!
— Прощай, — выдавил я сквозь зубы, смыкая пальцы правой руки на горле англичанина. — Прощай, Ланселот.
Он тоже растерялся только на миг. Мне хватило… Я рывком оторвал его тело от земли и бросил. Швырнул с такой силой, с какой никогда не смог бы «ринуть» своего противника человек Ростислав. Но некто, пробуждающийся во мне… он это сумел.