Выстрел по «Ледоколу». Как Виктор Суворов предавал «Аквариум»
Шрифт:
Резун встал. О’Брайн протянул ему руку и, улыбаясь, сказал:
— Я уверен, у вас все будет о'кей. Только не делайте необдуманных шагов. До встречи. Кстати, перед отъездом на родину вам, вероятно, потребуются деньги на какие-нибудь покупки. За границей всегда на что-то не хватает. Пожалуйста, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне. Я вам помогу.
Резун вышел из здания редакции и направился к припаркованной неподалеку машине. Сел за руль и медленно поехал к центру города. До поездки в Цюрих он звонил в советское торгпредство и обещал одному своему товарищу заехать к нему в гости. Но сейчас, после такого потрясения, у него отпало всякое желание встречаться с кем-либо. Он поехал прямо домой, в Женеву. Цюрих нравился Резуну, он бывал здесь не раз. Город утопал в зелени парков и скверов, чистый, по-немецки аккуратный, ухоженный и благоустроенный, он был коммерческим и деловым центром страны. Здесь часто проходили международные
Нечто подобное он испытал однажды, когда не по своей вине сбил собаку. Он выехал тогда из дома утром и на малой скорости направился в посольство на работу. На спидометре было километров пятьдесят, не больше. Вдруг из подворотни выскочила собака и бросилась наперерез машине. Резун резко нажал на тормоза, он увидел, как собака вытянулась стрункой в прыжке перед капотом машины, вероятно, сама почувствовав, что не успевает избежать столкновения с машиной. Левой фарой Резун ударил собаку в бок у задних ног. Она упала на асфальт. Владимир выскочил из машины, подбежал к лежащей без движения псине. Он не знал, что предпринять, как ей помочь, и растерянно оглядывался по сторонам. Слезы струились из полузакрытых глаз собаки. Сзади остановилось такси. Водитель был свидетелем случившегося, он все хорошо видел. Подошел к Резуну и сказал: «Парень, ты ни в чем не виноват. Во всем виноват хозяин, выпустивший за бордюр собаку. Поезжай спокойно по своим делам. Возьми на всякий случай мою визитную карточку». Когда Резун приехал в посольство, сел за свой рабочий стол, почувствовал, как дрожат ноги. Он не решился тогда обо всем доложить шефу и промолчал. Все обошлось, но случай с собакой запомнился на всю жизнь.
«Конечно, — рассуждал Резун, отхлебнув глоток кофе, — вляпался я в дерьмо по самые уши. Сволочные англичане переиграли меня по всем статьям, свив на „Армаде“ шпионское гнездо и втащив меня туда, и я, дурак, клюнул на их удочку. Приперли к стенке с ножом у горла. Надо думать, как выбраться из этого вонючего болота, если есть еще хотя бы какой-то, пусть самый маленький шанс это сделать. Я сам виноват в том, что попал в эту историю. Что же теперь делать? Прежде нужно постараться не паниковать, взять себя в руки. Татьяне ни слова. Этот хлыщ, английский резидент, как он представился, вроде стелет мягко, неизвестно, как будет спать. Верить им опасно. Разжуют и выплюнут. Их принцип ясен: использовал — выбросил. Все началось, по всей видимости, с Фурлонга, этого толстого выродка с вечно потными руками. Как он, черт, смахивает на фадеевского унтера Фенбон-га из „Молодой гвардии“. Как он мне надоел. Через полгода уедем, — успокаивал себя Резун. — В Москве с ними никаких контактов. А там посмотрим. Пожалуй, это самый лучший вариант. Вряд ли они сообщат в посольство, это только скомпрометирует их». Эта мысль его почти успокоила.
«А может быть, лучше, — лезла в голову другая, — завтра утром пойти к Б.М. и всё как на духу рассказать. Ведь я никого не предал, никаких секретов им не передавал, меня нельзя обвинить в шпионаже. Просто поскользнулся на самом склизком, как говорят разведчики, месте. Конечно, об отношениях с Фурлонгом умолчать, а с соседкой покаяться. Да я и сам не знаю, было там что или нет. Эта чертовка, наверное, подсыпала мне что-нибудь в шампанское, я и вырубился. Все было как во сне, ни черта не помню. А вообще-то они могли эту пленку смонтировать, сфабриковать, техника вполне позволяет это сделать. Ну хорошо, признаюсь, дескать, молодо-зелено, жена была в Союзе, рожала. Ведь я не первый в разведке, кто попадается на этот крючок».
Ему пришел на ум случай, рассказанный кем-то. Наш военный атташе в довоенной Германии остался на месяц без жены. Она по каким-то делам уехала на родину. Немцы воспользовались этим обстоятельством и подсунули ему молодую красивую немку-уборщицу, которая его соблазнила. Получив фотографии, немцы решили завербовать русского, предъявив ему, как им казалось, железный компромат. Наш разведчик попросил неделю на размышление. После этого дал в Центр шифровку с просьбой
Этот вспомнившийся случай со счастливым концом не прибавил оптимизма Резуну. «Да, — с горечью подумал Владимир, — таких людей, как Сталин, у нас давно нет. На Старой площади сидят проходимцы, прожженные карьеристы и перестраховщики, такие, как наш любимый шеф. Они все словно из одного теста сделаны, похожи друг на друга как две капли воды, близнецы-братья. У них там, на Старой площади, вынимают душу и совесть и заменяют чем-то другим».
Резуну вдруг отчетливо представилось, как Александров позеленеет от злости, когда услышит исповедь своего подчиненного. Ведь за свои десять или больше лет работы на Старой площади он прослушал не одну подобную историю, и его бездушное сердце не дрогнуло ни от одной. Он искалечил не одну молодую жизнь, прикрываясь лозунгами коммунистической нравственности. «Нет, нет, ни за что на свете к нему с покаянием я не пойду. Скажет, сам влип, сам и выкручивайся. К прежнему резиденту, наверное, пошел бы. Иван Сергеевич нашел бы какой-нибудь выход. Не стал бы рубить сплеча. Успокоил бы, что-то придумал. А этот даже слушать не станет. Не моргнув глазом, отправит на растерзание шакалам. Настрочит в Центр такую телегу, что меня в двадцать четыре часа вышвырнут из Швейцарии, а потом пошлют, куда Макар телят не гонял».
Резун почти за четыре года работы за рубежом был свидетелем подобных примеров. Его основная «крышевая» задача — встреча различных высокопоставленных делегаций из Союза, их устройство и размещение. Приезжая за рубеж, они сразу забывали о морали. Искали клубничку, бежали в ночные рестораны посмотреть стриптиз.
Однажды Б.М. поручил Резуну повозить по городу двух прибывших из Москвы партийных боссов. Оба были друзьями Александрова по Старой площади. Резун диву давался, наблюдая за поведением высоких гостей. Никакие достопримечательности города их не интересовали. Они только хотели знать: где, что, почем. У них были длинные списки того, что требовалось приобрести из шмоток. Один из них никак не мог понять, почему ему не давали скидку в одном из крупных универмагов. У него не хватало денег, и он требовал предоставить ему скидку на какой-то товар. Объяснения Резуна, что в крупных фирменных магазинах скидки не даются, на него не действовали.
«Нет, это не выход, — пришел в конце концов к твердому выводу Резун. — Явиться с повинной к Б.М. смерти подобно. Это все равно, что положить добровольно голову на плаху. Нет, я еще жить хочу». Резун допил кофе. Сел в машину, поехал по направлению к Женеве. Он твердо решил довериться судьбе.
В этот же день поздно вечером О'Брайн собрал в резидентуре участников операции по вербовке русского разведчика ГРУ.
Резидент коротко, не вдаваясь в подробности, сообщил собравшимся, что операция прошла успешно, поблагодарил офицеров и поздравил всех с успехом.
Фурлонгу была поставлена задача продолжать разыгрывать роль вербуемого, снабжая русского материалами.
После того как Фурлонг покинул резидентуру, Тир включил видеозапись вербовочной беседы и попросил собравшихся офицеров внимательно ее прослушать и высказать свое мнение и соображения.
И Баррас, и Сервил, просмотрев запись, высказали единодушное мнение: операция прошла успешно. По их мнению, поведение Резуна во время беседы и его высказывания свидетельствовали о том, что он был подавлен и практически согласился на сотрудничество с СИС. Когда это сотрудничество получит свое официальное завершение, было вопросом времени, считали они. Резидент поручил офицерам продолжить негласное наблюдение за русским через свои связи и обо всем ему немедленно докладывать. До этого он дал своему агенту Шварцбергеру задание вести постоянную запись всех разговоров на квартире Резуна и немедленно докладывать ему, если информация будет заслуживать внимания.
Отпустив офицеров, Тир устало откинулся в кресле, закрыл глаза и попытался ни о чем не думать. Но это было нелегко. Он снова и снова в мыслях возвращался к беседе в Цюрихе, анализировал свои действия, пытался найти ошибки. Просидев минут пять без движения, он позвонил шифровальщику и попросил принести ему шифроблокнот. Тир долго сидел над текстом шифровки директору СИС. Писал и перечеркивал, вновь писал, исправлял, уничтожал написанное. Ничего не получалось. Не хватало уверенности в успешном завершении операции, но в то же время очень хотелось доложить начальству о достигнутом успехе. Он не решился четко и ясно доложить, что вербуемый русский дал согласие сотрудничать с СИС. В конце концов, изрядно промучившись над текстом, резидент решил не искушать судьбу и написал короткий текст.