Выстрел рикошетом
Шрифт:
Это было классно. Охренительно, ощущать его, видеть, слышать и понимать что всё, он никуда от меня не денется. Он мой! Весь от хищной улыбки до самой сексапильной задницы, которая только может быть у мужчины. Я, правда, не воспринимала его как мужа. Это слово резало слух, хоть я и пыталась старательно приклеить его к образу Криса. Скорее... как постоянного любовника. Который просто стал ещё постоянней.... Очумительно постоянней и доступней.
Весь первый день после возвращения я просто смаковала эти мысли в голове. Листала отчёты в офисе, а думала, что нужно куда-нибудь вечером
Мой хищник поднял на меня одну бровь:
– Добрый вечер, детка.
В руках его был планшет для чтения, а выражение лица говорило, что книга попалась на редкость отвратительная.
– Тётка решила поспособствовать моей адаптации в этом премилом обществе. Скинула мне тонну книг по морали и этическим нормам поведения. Более отвратительных нравоучений мне, пожалуй, встречать ещё не приходилось. Надеюсь, твой день прошёл лучше, и ты как-нибудь отвлечёшь меня от этого морального садо-мазо?!
Он заставлял меня улыбаться.
Правда, на следующий день мне всё-таки пришлось отвлечься. Сильно отвлечься.
Утром управляющая занесла мне каталог нашей новой коллекции. Коллекция была необычная. Фактически, мы открывали для Лили новый сегмент - Меву. Маман любит творить эротику. Её мнеморная графика - это просто нечто. Размазанный красками оргазм.
Мнемор - удивительная техника. Фактически, это возможность вылить на бумагу фантазии и образы прямо из головы художника. Очень сложная в освоении, я, например, даже палка-палка-огуречик на нём нарисовать не могу. Но Лили владеет этой машиной идеально. Впрочем, как любой техникой, которой творит.
Примерно дней десять назад новая управляющая "Кувшинки" связалась со мной, предложив выпустить на рынок САП эротические творения Лили. Тут было много своих нюансов.
Они придумали маман отдельный псевдоним под это дело, по-местному - имя Мевы. Заключили договоры со спецгаллереями в самых проходных припортальных городах Свободных земель. И выдали в прессу только саму новость, что Лили презентует новую коллекцию в Меве. Управляющая утверждала, что этого достаточно, и в назначенный день, буквально через шесть дней, женщины сами обратятся в крупнейшие галереи Мевы, чтобы ознакомиться с коллекцией.
Всё уже было запущено и практически готово. Она зашла только похвастаться сделанным каталогом. И вот я смотрела на него и судорожно соображала, что же делать... На обложке была одна из картин маман. Мнеморная. Мужчина, абсолютно голый, сидящий на коленях. Глаз его не видно, только чёткая линия губ. Восхитительная картина! Просто экстаз желания. Только чёрт, я без труда узнаю в этом парне Маркуса! Я! Сколько ещё женщин узнает?!
– Директор Сатьлита, кто уже видел этот каталог?
– Пока мало кто. Это образец. Макет отправлен в печать на серию только вчера.
– Отзовите макет. И срочно вызовите дизайнера, нужно будет переделать. А ещё мне нужен полный список работ, которые мы собираемся пускать в эту серию.
Управляющая смотрела на меня удивлённо.
– Что-то не так?
Нужны были какие-то объяснения. Разумные, и в то же время такие, чтобы не заставили эту женщину копать.
– В серию, видимо, по ошибке, попала коллекция... не предназначенная для публичного просмотра. Этот мужчина уже фактически вступил в уважаемый род. Для семьи будет позором если его изображения, такого плана, пусть и в мнеморной живописи, будут преданы огласке. Их должны были изъять из коллекций. Видимо, в офисе на Вебеке недоработали.
– О!
Женщина задумчиво смотрела на каталог. Да, моё объяснение довольно сумбурно. Хотя, я же теперь принадлежу роду Кэдели, может мой род иметь какие-то прибабахи в понимании правильного и морального?! По крайней мере, других идей, как объяснить, что всё придётся судорожно переделать, у меня нет.
– Завтра, мы должны были отправить каталоги по галереям...
– Да. Я всё понимаю. Постарайтесь уложиться и всё исправить, не сорвав сроки.
Маман появилась на экране заспанная, вопросительно приподняв на меня одну бровь. И я тут же выплеснула на неё всё, что так тщательно маскировала под вежливую сдержанность при управляющей.
– Лили, ты что творишь?! Тебе же объяснили, что он в розыске!
Выражение лица на экране стало растерянным:
– Я... отобрала только те, где лица не видно...
– Вот как раз в лицо ему в САП мало кто смотрел! Не удивлюсь, если по члену его больше народу опознает!
Лили опустила голову. Потом села на краешек пилотского кресла. Я продолжала:
– Что с тобой? Ты же собиралась быть осторожной?!
– Извини.
– Она пожала плечами.
– Просто очень сильные картины получились... убрать их в стол, было просто преступлением... Он такой искренний! Весь такой удобный, и в то же время ни капли лжи. Я работаю, он молчит, я заканчиваю, он уже рядом, и всё его внимание мне. И ему ничего от меня не нужно. Ни слова о деньгах! Ни каких клятв верности и обещаний. Ни одного лишнего вопроса... И ни капли лжи... Знаешь, что он мне заявил на вазу из той коллекции? "По-моему, гавно"... Ты представляешь? Я, наверное, крышей еду. Так ведь не бывает? Я как мнемор взяла с ним, за четыре дня целую галерею наваяла. И не как попало, а каждый рисунок в точку. Искренний, как он сам. Прямой! В глаза! Обидно было такое прятать. Прости...
Я вздохнула:
– Сколько работ с Маркусом ты отсылала Алексу?
– Девять. Восемь рисунков и вазу.
– Она мечтательно улыбнулась, видимо, вспоминая работы. Да, любовники всегда были её музами. Кто-то меньше, кто-то больше. Кто-то просто вдохновлял рисовать, кто-то взрывал сознание и захватывал душу. Таков метод её работы и способ жизни.
– Я позабочусь, чтобы эти работы никто больше не увидел, но тебе стоит и самой подумать. Ты ходишь по краю. Так не может продолжаться бесконечно.
Лили вскинулась. На такие нравоучения в ней просыпалась упрямица. Но тут же, видимо, осознав, что на этот раз даже она сама понимает, что я права, поджала губы.
– Джессика, я не смогу сама это прекратить. Я влюблена. Как можно отказаться от того, что ты любишь? От того, что по-настоящему желает твоя душа? Ради чего? Жизнь, в которой твоя душа придушена в своих желаниях, это ноль жизни!
У меня не осталось аргументов. Поэтому я просто смотрела на неё и молчала. Но молчать бесконечно было нельзя. Нужно было напрягать извилины и находить выход. Ну, или хотя бы просто говорить...