Выстрел в чепчик
Шрифт:
Я пришла в ужас.
— Маруся, да кто это говорит-то? Мне жалко? Да ты столько поела у меня этого балыка, что всю улицу накормить было можно — О, уже упрекаешь, — обрадовалась Маруся. — Все ждала, когда начнется, и дождалась — началось. Давай, давай, упрекай. Тебе всего жалко. Тебе и для Саньки жалко И балыка жалко. Ишь, как разнервничалась, а все почему? Да потому, что я прямо вся тебе правду сказала!
Тут уж я обезумела, потому что только сумасшедший стал бы такой разговор продолжать, а
— Мне жалко Саньке балыка?! — завопила я. — Нет, ну сказать такое! Это же ребенок! Он же не может, как взрослые, как ты, жрать все подряд, любую гадость.
Может, и водки прикажешь ему подавать?
— Да с такой мамой он скоро и сам догадается, — изрекла Маруся и, забыв о том, что уходит из жизни, жизнерадостно заржала, хоть и не ела овсянки.
Смех этот меня немного охладил, я взяла себя в руки и, сдерживаясь, сказала:
— Маруся, ты, по-моему, чем-то занята была, так не буду тебе мешать.
— Чем я была занята? — удивилась Маруся, явно считая, что высказала мне непростительно мало.
Был у нее приличный настрой.
— Ты из жизни собиралась уходить, — напомнила я, — так уходи и не отвлекайся на чужие проблемы.
Кто знает Марусю, тот поймет, в каком русле пошел наш разговор. Я взялась выступать не в своей весовой категории, и нахрапистая Маруся в два счета довела меня до слез. Закончилось тем, что я крикнула:
— А, иди ты! — и с рыданиями бросила телефонную трубку.
Евгений, услышав мои рыдания, даже на подвиг пошел: он оторвался от телевизора и, выскочив в прихожую, спросил:
— Что случилось?
— Ма-ару-усяя! — только и смогла сквозь душившие меня рыдания выдавить я.
Обида была нанесена смертельная и в самое мое больное место — Саньку. Как ни старалась я быть матерью родной, а, оказывается, не получилось.
— Ма-ару-усяяя! — задыхаясь от рыданий, с трудом выговорила я.
Евгений изменился в лице:
— Что, заболела?
Я отрицательно потрясла головой.
— Умерла?!
Я махнула рукой и помчалась в спальню. Евгений за мной. Я закрыла дверь и истерично крикнула:
— Отстань!
Евгений мгновенно притих, но остался стоять под дверью, уже не решаясь тревожить меня своими вопросами.
А я рыдала!
Как я рыдала!!!
Не знаю, как Маруся, но я уже уходила из жизни прямо вся. Прямо вся уходила.
Такое сказать! Так меня осудить!
Я, глупая, жила и радовалась, а, оказывается, у меня просто кошмар что с жизнью творится. Думала, что хоть с Евгением порядок, так нет же, оказывается, Астров мой сплошной цинизм и эта, как ее, пошлость. Думала, с Санькой…
Ох, с Санькой вообще все не то. Я не даю ему балыка. Маруся права, не даю балыка сыну. А он просит.
Постоянно просит. Как увидит, что жрет Маруся, так сразу же именно это и просит: балык — так балык, колбасу копченую — так колбасу копченую…
А я не даю. Не даю из лучших побуждений, печень его берегу, Роза сказала, что ребенку нельзя балыка, канцерогены там, а Санька просит. Он запомнит, что я не давала ему балыка, а потом вырастет, узнает, что я ему неродная мать, и скажет: «Теперь мне ясно, почему я не получал балыка».
Но Маруся тоже мне неродная, однако с моим балыком у нее нет проблем.
Рыдая, я упустила из вида Евгения, а он между тем уже с кем-то там разговаривал и, судя по тону, не с бабой Раей и не с Санькой.
Я прислушалась.
— Роза, не могу я ее, позвать, — смущенно отвечал Евгений.
«С Розой говорит, — догадалась я. — По телефону».
Видимо, Роза недоумевала, почему Евгений не может меня позвать.
— Да плачет она, плачет, — пояснял уже он. — Ты разве не слышала, умерла Маруся.
Я пришла в ужас. Ну, он Розе сейчас наговорит…
Выскочив из спальни, я выхватила у Евгения трубку и закричала:
— Роза, не верь, эта стерва жива.
— Да знаю, — сказала Роза, — только что с ней разговаривала. Страдает она.
— Только не советуй быть с ней понежней, — предупредила я. — Следуя твоим советам, страдаю уже и я.
Ты оказалась права, с Марусей что-то происходит, но лично мне от этого хочется быть подальше.
— Я-то права, — рассердилась Роза, — да ты не права. Маруся в ужасном состоянии, если мы ее сейчас не поддержим, то потом будем очень жалеть.
— А я уже жалею, и как раз потому, что поддержала.
В результате разругались вдрызг. Присоединяюсь к Тамарке и больше слышать о ней не желаю.
— Это черт-те что! — возмутилась Роза. — Мне что же, самой к ней ехать?
— А почему бы нет?
— Да я же на пути к Баркасову! Ты же знаешь, как долго возвращаться от него, а я уже почти приехала.
Я вся на нервах: Маруся звонит мне на мобильный, жалуется, говорит, что вот-вот из жизни уйдет…
— Пока она уходить будет, мы раньше ее управимся, — заверила я. — Уж она это нам обеспечит. Как хочешь, а я не поеду к ней. И зачем?
— Ее нельзя оставлять одну, она в жутком стрессе! — закричала Роза.
— А я? Думаешь, я не в стрессе? Слышала бы, чего она мне наговорила.
— Она из жизни уходит! — воплем отчаяния заключила Роза.
— Я тоже после разговора с ней чуть не ушла, захлебнувшись слезами.
Роза, как ни странно, удивилась.
— Ты что, и в самом деле плакала? — уже спокойно спросила она. — Значит, не преувеличил Евгений?
— Нет у него такой привычки, — отрезала я. — Он все преуменьшает: я не плакала, я исступленно рыдала.