Выстрел в спину
Шрифт:
Начали без разминки, не упоминая, что сценарий уже дважды обсуждался, возвращался, принимался, исправлялся.
– Я в спорте ничего не понимаю, а в этом, как его? – товарищ опустил уголки рта.
– Горнолыжники, – придушенно, не своим голосом выплюнул кто-то.
– Вот именно, – товарищ посмотрел на Ветрова равнодушно. Он ладонью начисто стер улыбку и водрузил на лицо выражение, которое можно было прочесть лишь однозначно: «В спорте разбираются лишь недоразвитые, а в горнолыжном и вообще богом убитые». – Я не желаю слушать ни ваших возражений, ни оправданий, – товарищ взглянул на Ветрова еще равнодушнее.
Павел прикинул расстояние, которое пролетел утром, сообразил, что обратно ему лететь столько же, и посмотрел
Товарищ говорить умел, он расстреливал сценарий в упор. Беседа получилась содержательной, так как Ветрову отвечать запретили, остальных никто не спрашивал, да и дополнить столь четкое выступление не представлялось никакой возможности. Товарищ уверенно, не утруждая себя доказательствами, уничтожил сценарий, мимоходом обронив, что герой Ветрова выродок, а его отец карьерист и подонок. Изредка товарищ перебивал себя восклицаниями:
– Молчите! Слушать ничего не желаю! – вены вздувались на его шее.
Хрустнул тонкий карандаш в руках главного редактора, Ветров постарался улыбнуться ободряюще, не получилось, он решил подмигнуть, вышло еще хуже. Он чувствовал себя как лыжник на скоростном спуске, когда трасса уже потеряна, не ты идешь по ней, а она бросает тебя куда заблагорассудится. Ты лишь изо всех сил стараешься не упасть, отлично понимая, что давно все проиграл и борьба твоя никому не нужна и смешна, твое мужество вызывает не уважение, а сострадание.
«Почему я не ухожу, зачем сижу здесь? Семьи у меня нет, не голодаю, к чему такой позор выносить? Встань и уйди, – командовал Ветров себе, – выйди молча, никто и не заметит». Наконец товарищ, несколько успокоившись, произнес:
– Возможно, я в чем-нибудь ошибся и вы написали другое, но я этого в сценарии не увидел, значит, этого не существует, – он и не подозревал, что слова эти придуманы за несколько дней до его рождения.
Ветров распотрошил чемодан, бросил на стол папку со сценарием и вспомнил, как после худсовета, если происшедшее можно назвать данным словом, к нему подошла главный редактор студии, женщина крайне сдержанная и строгая, и сказала:
– Спасибо вам за вашу выдержку.
Он хотел пошутить, что у него всю жизнь выдержка и терпение заменяют талант, не смог сделать даже этого, лишь пробормотал нечто и, презирая себя за малодушие, беспринципность, элементарную трусость, пошел в гостиницу.
– Что же ты, Павел? – в дверях стояла румяная на одну щеку Ирина. – Кофе давно готов, долго я буду ждать?
Олег Перов зашел в кабинет к Семену Семеновичу.
Он полулежал на корявом диване.
Рядом, словно герои «Ревизора» в финальной сцене, стояли Ванин и еще двое рабочих. Семен Семенович держался за горло, слезинки выкатились из его полузакрытых глаз. Олег, быстро оценив ситуацию, вызвал «Скорую», поставив диагноз – инфаркт. Семен Семенович взглянул на Олега благодарно, но покачал головой отрицательно. В последнее время у него появилась опухоль в горле, вчера он простудился и сейчас задыхался.
– Знаю, знаю, что не инфаркт, – Олег говорил таким тоном, каким разговаривают со спортсменом, поражение которого неминуемо, но судья его еще не объявил. – Надо их напугать, чтоб шевелились.
Когда пришла «Скорая», Олег, отстранив санитаров, вынес Семенова на руках и, легко шагая через цех, думал, что без этих семидесяти килограммов в твидовом костюмчике контору придется закрыть.
Отправив хозяина в больницу и кое-как протянув до конца рабочего дня, Перов и Ванин вышли на улицу, посмотрели друг на друга и остановились в нерешительности. Они представляли собой странную пару. Олег, немного погрузневший за эти годы, но статный и широкоплечий, был мужчиной видным и представительным. Ванин же, плюгавый от рождения, в замызганной одежонке и стоптанных кирзовых сапогах, старающийся пригладить заскорузлой ладошкой редкие рыжие вихры, был омерзителен. Олег взглянул на него, брезгливо поморщился, хотел попрощаться и уйти, но Ванин, ухмыльнувшись, сказал:
– Не плюй в колодец, еще пить захочется, – и тут же, испугавшись, пискляво добавил: – Заедем ко мне, обмозгуем положеньице.
Ездить Ванину на работу на машине хозяин не разрешал, и они стали ловить такси.
Квартира Ванина, где Олег был лишь однажды, поразила его своим нежилым видом. Чехлы на мягкой мебели, сверкающий хрусталь в серванте, словно в витрине магазина. Хозяин мылся в ванной, Олег прошелся по квартире, заглянул в спальню, на художественно выложенных подушках сидят собачки, охраняют, чтобы никто ничего не тронул, все чистенько, подогнано, декоративно, как на плохой картине. Олег потянул дверцу платяного шкафа, она оказалась заперта. Посмеиваясь, Олег убедился, что заперты все дверцы шкафов, сервантов, везде. Тогда Олег взял нож и взломал бар, зрелище открылось великолепное: виски, джин, коньяки лучших марок, одной водки пять сортов, все в экспортном исполнении, естественно. Олег выставил несколько бутылок, открыл три пачки сигарет, принес из кухни стаканы, стащил с дивана накрахмаленный чехол, бросил его в угол и уселся в самом центре, положив ноги на соседнее кресло. Подумал: неплохо бы притащить что-нибудь из холодильника, открыть, к примеру, все банки с икрой, которые, конечно, у Бориса имеются, но хулиганить надоело. Он налил себе из ближайшей бутылки, выпил, не ощущая вкуса, и закурил.
– Ну вот, – Ванин вошел, потирая руки, увидел и застыл. В дорогом красивом халате, туго перетянутом в талии, стройный, наверное, уже на каблуках, с напомаженной головой и слегка припудренный, он был даже изящен.
Олег на него и не посмотрел, распечатал бутылку французского коньяку, налил полстакана, прополоскал рот, проглотил с отвращением.
– Гадость, конечно, но за неимением гербовой, – Олег поманил Ванина пальцем. – Садись, выпьем за Семена, за здоровье его.
Ванин подошел, неуверенно семеня, осмотрел разгром, послюнявив палец, потер царапину на дверце бара, где Олег ковырял ножом. Хозяин поморщился, сдерживая слезы, как самолюбивый мальчишка, получивший незаслуженную пощечину.
– Ладно, брось, извини, – Олег дернул Ванина за полу халата, усадил рядом, обнял за хилые плечи. – Извини, на меня накатывает порой.
– Ключик мог бы попросить, – где-то под мышкой у Олега быстро заговорил Ванин. – И зачем все откупоривать, вид портить? Так красиво все было, – он хлюпнул носом.
– Вид? Натюрморт, что ли? – вновь разозлился Олег, налил в свой стакан, сунул чуть ли не в рот Ванину. – Пей!
– Не могу столько, – Ванин отпил чуть-чуть, Олег подтолкнул его, тот хлебнул, судорожно допил и взглянул ошалело.
– Молодец, – Олег погладил его, как котенка, и Ванин прижался к его мощному телу. Они сидели молча, несколько потерянные, прикидывая, что же с ними будет, если Семенов не выкарабкается.
Снова на завод, на эти проклятые занятия с сопляками, рассуждал Перов. Снова считать каждую копейку, ездить на троллейбусе. А Иришка? Она уже привыкла, она незаметно для себя тратит почти пятьсот рублей в месяц. А я? Олегу стало себя жалко.
– Слушай, – Ванин запыхтел и начал выбираться из-под руки Олега, наконец выкарабкался, отодвинулся в угол дивана и, обнажая редкие зубы, с присвистом заговорил: – А ведь ты без Семена пропадешь?! – он быстренько встал, придерживая полу халата, как женщина, начал расхаживать по комнате, говоря радостно: – Пропадешь, чемпион. Свободные денежки-то, они как водка, как отрава, как морфий. Кто привык, тому больше, каждый день больше надо, обратного пути нету, – Ванин захихикал. – Грабить пойдешь? У меня-то кое-что припасено, ты же еще молодой, зеленый. Пропадешь, – убежденно закончил он.