Выстрел
Шрифт:
Уход в личное Миша всегда третировал как обкрадывание общественного. Теперь этой формуле был нанесен удар: мысль об Эллен не покидала его.
– Цирк – прекрасное зрелище, – говорил между тем Валентин Валентинович, – но многое преувеличивает. Эффект достигается манипуляциями, зритель принимает их за чистую монету. На манеже мужчины кажутся Аполлонами, женщины – Афродитами, а за кулисами… Такое разочарование… Я не говорю об Эллен Буш, она действительно красавица, это делает честь вашему вкусу.
– Почему моему? – нахмурился Миша.
–
Миша остановился, вызывающе спросил:
– Как вы смеете это говорить? Какое, собственно, вам дело?
Они стояли друг против друга.
Ладно, стерпим, возьмем себя в руки, он накажет Мишу, когда увезет Эллен, вот тогда этот идейный мальчик попляшет. Сейчас не время.
– Прошу прощения, Миша, я вел себя как хам, признаю. Но злого умысла не было, поверьте. Я преисполнен к вам самого лучшего, самого доброго отношения. А за амикошонство, повторяю, простите.
Они пошли дальше.
Миша хмуро молчал.
– Вы сердитесь, – сказал Валентин Валентинович, – вы правы. В вашем возрасте это трепетно, серьезно, а мы, старики, – скоты и циники. Мне стыдно за себя, поверьте… Хотите поехать со мной на бега? – неожиданно спросил он.
– Меня это не привлекает.
– Жаль. Лошади – моя страсть. В этом я кое-что понимаю. Игрок! Да-да, играю в тотализатор. Это предосудительно, я знаю, за азартную игру в тотализатор исключают из партии, но я беспартийный, более того, я обыватель. Представьте себе! Обыватель тоже предосудительно, но у каждого своя судьба. Вы комсомолец, человек идейный, а я рядовой совслужащий, получаю небольшой оклад, крошечные проценты…
– Все люди живут на зарплату.
Валентин Валентинович покосился на Мишу. Мальчик поучает. Что ж, продолжим комедию.
– Понимаете, Миша, люблю хорошо пожить. У меня примитивные потребности. Хорошо жить – тоже примитивная потребность, не правда ли?
Миша пожал плечами. Его вызывают на разговор, а он не хочет разговора – этот человек ему чужд, что он будет ему доказывать?!
Не дождавшись ответа, Навроцкий продолжал:
– Да, люблю хорошо пожить. Вы спросите, как? Отвечаю: лошадки выручают. Я не просто игрок, я счастливый игрок.
Его смех громко прозвучал в тишине ночной улицы.
– Да, Миша, я счастливый игрок, вот кто я такой. Я знаю, я вам не нравлюсь, и вот смотрите: делаю все, чтобы понравиться еще меньше. Дурацкий характер! Вместо того чтобы завоевать ваши симпатии, я наоборот, углубляю ваши антипатии. Кстати, – неожиданно спросил он, – почему я вам не нравлюсь?
Его болтовня раздражала Мишу, он чувствовал скрытое издевательство и сухо ответил:
– Какая разница? Мне, например, безразлично, нравлюсь я вам или нет.
– Вы не считаетесь с мнением других людей?
– Считаться с мнениями других вовсе не означает всем нравиться.
– И все же я вам
– Да, не нравитесь.
– За что именно, интересно узнать?
– Вы получили вагон мануфактуры. Помните, я помогал толкать этот вагон?
– Конечно, помню.
– Зимин велел этот вагон задержать, но вагон отправили, а Зимину сказали, что не успели задержать.
– Кто сказал?
– Кладовщик Панфилов.
– А я при чем?
– Вы вместе с Панфиловым и Красавцевым обманули Зимина.
– Ах, Миша, Миша, – улыбнулся Навроцкий, – и по таким вещам вы судите о людях?! Хотите знать правду? Да, все сделали с моего ведома. Больше того – по моему настоянию. Судите сами. С великими трудами добыл я вагон мануфактуры, обил десятки порогов, вырвал сотни резолюций. Наконец товар мне выдан, я его оплатил, получил железнодорожный вагон, тоже, между прочим, не без труда, телеграфировал в Батуми, что отгружаю товар. И вдруг, в последнюю минуту, Зимин приказывает задержать вагон, по видимому, для того, чтобы передать его другому агенту, возможно, более настойчивому, более предприимчивому или более знакомому. А я должен начинать все сначала, опять ждать месяц или два. Какой же я после этого снабженец? Лопух, дурак и бездарь!
Они шли мимо темных, но знакомых витрин. Миша молчал. В рассуждениях Навроцкого была своя логика. Впрочем, логика была и в рассуждениях Панфилова. Чужая логика.
Валентин Валентинович продолжал:
– Представьте: вы директор швейной фабрики, ждете вагон мануфактуры, иначе фабрика не может работать. А ваш уполномоченный, тюфяк, чурбан, проворонил этот вагон, уступил его неизвестно кому, и фабрика должна остановиться. Будете вы держать такого уполномоченного?
– Допустим, вы защищали интересы своего предприятия, – сказал Миша. – А Красавцев? Панфилов?
Они стояли во дворе, в глубоком темном колодце, образованном корпусами дома. Несколько окон еще светились.
Валентин Валентинович раздел руками:
– О Красавцеве я ничего не знаю.
Не хочет говорить о Красавцеве. А ведь встречался с ним в ресторане. Все врет, все придумывает.
– А Панфилов? Почему Панфилов защищал интересы вашего предприятия, а не выполнил приказ своего инженера? Вы с ним вступили в сделку, дали взятку. Он взяточник, а вы взяткодатель.
Удар был точный. Прямолинейность этих мальчиков может быть опасной.
Обдумывая каждое слово, Валентин Валентинович сказал:
– Взятки я ему не давал. Просто Панфилов не хотел лишней волокиты и был, между прочим, прав: задержка вызвала бы много осложнений – простой вагона, штраф, неустойку и так далее и тому подобное… Но предположим, чисто теоретически, что было по другому: я что-то дал Панфилову, пятерку, десятку; допустим, дал. Ну и что? Ведь мануфактуру я получаю не для себя, а для государственного предприятия.
– Это вопрос не денежный, а моральный, – возразил Миша. – За десятку человек продает честь и совесть.