Выстрел
Шрифт:
С Мишей он пошел до чердаку. Свет фонарика скользил по балкам и стропилам. У одной балки милиционер задержался, наклонился, разрыл кучу шлака, вытащил портфель, открыл, осветил фонариком.
Портфель был пуст, на внутреннем клапане серебрилась монограмма: «Николаю Львовичу Зимину от коллектива фабрики»…
Они вернулись к каморке, милиционер показал Витьке портфель.
– Где взял портфель?
– Не видел я этого портфеля.
– Пошли!
Жильцы стояли на лестнице, внизу и вверху, свешивались через перила, поминутно хлопала дверь подъезда, подходили еще люди.
Толпа расступилась,
Послышался шум машины, подъехавшей к подъезду.
Агенты угрозыска вошли в квартиру.
Они вышли оттуда с Витькой и поднялись на чердак.
Миша устал, хотелось спать, он присел на ступеньку лестницы, прислонился к перилам.
В широких окнах брезжил ранний майский рассвет.
Валентин Валентинович стоял в дверях квартиры. И как ни устал Миша, он не мог не заметить на лице Навроцкого выражения плохо скрываемой тревоги, напряженности, готовности к любым неожиданностям.
Жильцы не уходили, подходили новые, подошли отец и мать Витьки. Отец был трезв, суетлив, поворачивался во все стороны, слушал разговоры, все время приговаривал: «Так ведь разобраться надо по справедливости, а как же, иначе нельзя». Мать смотрела на всех умоляющим, жалким и затравленным взглядом.
В квартире что-то происходило, осмотр или обыск. Тело Николая Львовича перенесли в комнату.
Вернулись с чердака агенты угрозыска с Витькой. Мать метнулась к нему, но Витька сурово проговорил:
– Чего кидаешься?
Можно было только подивиться его дерзкому хладнокровию.
– Отойдите, гражданка, – сказал агент.
– Это его мать, – объяснил кто-то из толпы.
– Незачем волноваться, – ответил агент, – все выяснят.
Они опять вошли в квартиру.
Миша сидел на лестнице. Валентин Валентинович стоял в дверях.
Настало утро, люди уходили на работу, другие толпились на лестнице, во дворе, у подъезда.
Из квартиры вышли милиционеры, между ними шел Витька. Все хлынули за ними. Спустились во двор и Миша с Валентином Валентиновичем.
– Проходите, граждане, проходите! – говорили милиционеры, раздвигая толпу.
В воротах Витька оглянулся, разыскивая глазами мать, но, видно, не нашел ее.
Его взгляд встретился с Мишиным взглядом.
27
Тяжелые, намокшие бревна захватывали баграми, обвязывали веревками, втаскивали на берег, грузили на дроги, стоявшие вдоль набережной, тогда еще не гранитной, а земляной, местами выложенной булыжником, между камнями пробивалась чахлая травка.
Яша Полонский всех подбадривал:
Это мы разгружали поленья, Провалившись по пояс в воде, Это мы, это мы, поколенье Рвущихся к новой весне.– Сатира получается у тебя лучше, – заметил Миша.
– В данном случае нужна не сатира, а доходчивая агитка, – ответил Яша, сморкаясь в платок.
– Простудился.
– Ходил я по лужам, теперь я простужен.
На школьном дворе ребята распиливали бревна, кололи чурки на дрова, цепочкой передавали друг другу, укладывали штабелями возле котельной. За лето дрова высохнут, на следующую зиму школа будет обеспечена топливом.
Кончаются занятия, кончается школа…
На последнем бюро обсуждали, кого рекомендовать в председатели учкома на будущий год. Миша предложил Сашу Панкратова. Только-только передали в комсомол? Ну и что? Толковый парень, смелый, принципиальный. С ним согласились – хорошая кандидатура. И другие ребята ничего: Нина Иванова, Максим Костин… Всегда кажется, что тот, кто придет после тебя, будет хуже, но ведь и те ребята, которых сменил он, Миша, тоже считали его маленьким, боялись, что дальше будет не так. Не так, конечно, по-другому, а ничего, работал.
В цепочке ребят, передающих дрова, Миша увидел Андрея Зимина и Леню Панфилова. Жалко Андрея, и Люду, и их маму, не похожую на маму. И ничего не выяснено, подозрение на одного Витьку.
Миша не мог забыть, как оглядывался Витька, разыскивая мать. Он увидел Витьку таким, каким знал в детстве, тот Витька не мог убить. И Витька, который искал глазами мать, тоже не мог и не убил Зимина. Чистая психология, конечно, а все же не мог убить.
Как-то Миша зашел к Люде. Она читала, отложила книгу, когда Миша вошел, посмотрела на Мишу глубоким, выжидательным, совсем новым взглядом, потом вдруг улыбнулась:
– Садись!
У Миши сжалось сердце от этой улыбки. Странная девчонка, гордая. Он вспомнил разговор с Николаем Львовичем. Николай Львович сказал тогда: «Это делает ей честь». Она и сейчас держится так же, старается скрыть свое горе, не навязывает его никому. А они пели про нее: «Я жеманство, тру-ля-ля…»
– Где мама? – спросил Миша.
– Скоро придет.
– Как она?
– Мне кажется, она еще не понимает, что произошло, не верит, не осознает. То вдруг становится такой, будто сама умерла. А иногда она вдруг начинает лихорадочно обвинять Витьку Бурова, быстро, быстро, и все про Витьку, все про него, как-будто хочет и себя и меня убедить, что именно он во всем виноват.
– Наверно, она так и думает, – заметил Миша.
– Да, убеждена в этом. Она всегда его побаивалась, хотя не всегда сознавалась, храбрилась, а теперь утверждает, что еще до всего он пытался на ее глазах влезть в окно.
Миша взглядом примерился к пожарной лестнице.
– Это довольно сложно.
– Я то же самое ей сказала, а она отвечает: «Сложно? Для него?»
– А что было в портфеле?
– Служебные бумаги, какие-то документы на брак.
– Зачем они Витьке?
– Возможно, он их просто выбросил. Мама утверждает, что ему был нужен портфель. Ведь они собирались в Крым. Андрей замусолил том энциклопедии на «К», Андрей ведь еще совсем дурачок. Он, например, своим почерком, с ошибками через каждые два слова, изготовлял «дАкумент». В «дАкументе» указывалось, что учитель Витя Буров едет со своими больными чахоткой учениками в Крым.