Выстрелы с той стороны
Шрифт:
— Ни пуха, — сказал Игорь, открывая нужный документ. — Ты как, Костя? Готов морально?
— Готов, — вздохнул Костя.
Из всей команды он был единственным абсолютным и полным легалом — поэтому регистрировать фирму и лицензировать охранную и детективную деятельность решили на его имя. Зарегистрироваться было несложно, а вот для получения лицензии требовалось сдать достаточно зубодробительный экзамен по общеевропейскому и федеральному российскому праву, пройти медкомиссию и получить разрешение на ношение, хранение и применение оружия — а впрочем, у Кости оно имелось как у сержанта резерва, и он его, странное дело, даже не потерял.
Единственное, насчёт чего Костя был спокоен — это медкомиссия.
Он зубрил не один. Зубрили все — даже Игорь, которому лицензия не светила, потому что проходить медкомиссию ему было нельзя. Во-первых, Эней сказал: бумажки может у тебя не быть, но дело знать нужно. Во-вторых, гуртом легче и батька бить, не то что экзамены сдавать.
Но Косте это дело давалось труднее всех. У него с детства было плохо с запоминанием больших фрагментов текста. "Но ведь чин архиерейской службы ты выучил", — пожал плечами Эней, когда Кен поделился с ним своей бедой. "Ну так я же его год учил! — заспорил Костя. — У меня он есть, этот год?" — "У тебя есть столько, сколько тебе нужно, — успокоил его Андрей. — От несдачи экзамена ещё никто не умер. Не выйдет с первого раза — попробуешь во второй. И в третий". Убедил.
Эней надел куртку, кивком попрощался и закрыл за собой дверь. Квартира располагалась прямо в конторе, что было очень удобно. Купили магазин на первом этаже, переделанный из квартиры — кажется, при Империи такие называли «коммунальными» — и теперь превращали часть его обратно в жилье. В соседнем доме, примыкающем стена к стене, на втором этаже нашли квартиру для Антошки. По чердаку можно было свободно переходить из подъезда в подъезд, не показываясь на улице. Как Кай и Герда.
Торговый зал, который решили переделать в офис, тоже ремонтировали. Не то чтобы он находился в плохом состоянии — но требовались некоторые модификации, как-то: запасной выход, тренировочный зал и терминалы во всех комнатах и в кухне, по примеру Алекто. Игорь предложил устроить терминал и в сортире, но Эней решил, что это уже перебор. Он с удовольствием прошелся по новенькому покрытию — положили только сегодня — вышел на улицу и запер за собой дверь — не только на сенсорный, но и на механический замок. Оседлал "Полонию" — неоспоримое преимущество мотоцикла перед автомобилем заключалось ещё и в возможности парковаться где угодно — надел шлем и покатил в порт.
День, для разнообразия, стоял ясный. Нетипично для Питера в начале октября. Отражая небо, синела река, шпиль Петропавловского Собора вонзался одновременно в высь и в глубину, воздух был свеж и холоден, и в целом жизнь, как казалось, налаживалась. Во всяком случае, Эней больше не вставал утром с постели, преодолевая "а зачем?", и гораздо реже, чем раньше, случались приступы одышки. Лекарство доктора Давидюка помогало — и, кстати, пластыри-депо уже подходили к концу. Намечался сеанс психотерапии, и думать об этом было не веселее, чем о посещении зубного. Мысль о том, что кто-то, пусть даже очень хороший человек, примется копаться в самом дорогом и сокровенном, поднимала дыбом все волосы вдоль хребта. Но волынить с этим никак нельзя — сейчас он, именно он в команде слабое звено. Эней остановил мотоцикл на набережной, снял шлем, подышал — и поехал дальше.
В порту никого похожего на финна он не заметил — только прогуливалась по пирсу женщина лет тридцати, в кожаной куртке-доломанке и длинной джинсовой юбке. Эней решил ещё раз напоследок побывать на яхте — посмотреть, не осталось ли там чьих-нибудь личных вещей. Вспрыгнул на борт, спустился в салон, оттуда заглянул в трюм. Нет, ничего.
Прямо над трюмом была их с Мэй каюта. Эней раздвинул дверь-штору и зачем-то заглянул внутрь.
Без матраса — пропитанную кровью постель Игорь утопил в море — каюта выглядела особенно пустой и голой. Всё сбрызнуто стекломоем, протёрто до стерильности… Эней задёрнул дверь. Зря он вообще её открывал.
Первым, что он увидел, поднявшись на палубу, была женщина в джинсовой юбке. Она стояла, чуть запрокинув голову и щурясь, придерживая одной рукой рюкзачок, а другой — взлохмаченные ветром светлые волосы. Она походила на Дебору, погибшую, когда они делали Литтенхайма: высокие скулы, чуть раскосые глаза. Эней почувствовал себя неуютно.
— Are you Andrew Novitsky?
Чёрт, подумал Андрей. Так Инкери Карппинен — женское имя?
— Yes, ma'am[4], — он протянул ей руку.
Как я к ней обращался… А никак. Я к ней через «Dr.» и «You» обращался. Чтоб его, этот бесполый английский…
— Я этому обстоятельству обязана своей карьерой, — рассказывала она через час, в баре под ближайшей нотариальной конторой, где была оформлена сделка. — Да. У меня на первом году магистерской расщелкалась задачка. Задачка жестокая, и сделала я её красиво, а главное — скорость. У нас в музее старый компьютер есть, ещё доповоротный. Так вот он её за три часа посчитал.
Эней не понял, но кивнул.
— И очень хотелось доложить. И тут в Амстердаме конференция, как раз по теме. Но имена… не то что мне, моему руководителю до них, как до орбиты Харона. Но задачка и впрямь была… Дали мне десять минут на сообщение, щедро дали, у них уже и секция сформирована была. И я бросаю все и еду в Амстердам. Дальше я уже потом узнала от них. Секретарша конференции вечером пришла в оргкомитет и говорит:
— Слушайте, этот финн, студент, он, кажется не финн.
— А кто, лапландец?
— Он финка.
— Ох, — сказал председатель комитета. — И куда мы её поселили?
— Именно, — ответила секретарша. — Только что позвонил один из делегатов и интересуется, что у них в душе делает голая женщина. Я сказала, что, по всей логике вещей, она там моется, но его этот ответ, кажется, не удовлетворил.
А я приезжаю, вселяюсь в общежитие по адресу, раскладываю вещи — и, конечно, иду принимать душ. Душевая на коридор одна. Писсуары я заметила сразу, но смешанные-то общежития есть везде, а Голландия на то и Голландия. Мне бы понять, что было бы смешанное — было бы душевых две или три, но я с дороги. И я иду мыться. Выхожу, а там уже кто-то руки моет. Мужчина. А мое полотенце рядом с ним висит. Не в кабинке же вешать — промокнет. Ну, раз здесь так принято… Подхожу, беру полотенце. Здравствуйте, — говорю, — я Инкери Карппинен, Хельсинкский университет. И руку ему протягиваю. А он встал, руки на животе сложил, и стоит столбом. И ни звука. Да что ж это такое, думаю, может, я его место заняла? Если вы в душ, говорю, то пожалуйста, я уже закончила. Он кивает — и боком-боком туда, в душ. Заторможенный какой-то, думаю. Американец, наверное. Из "библейского пояса". И только тут до меня доходит, в какое неловкое положение человек из-за меня попал. То есть, меня бы это ни капли не смутило, реакция-то вполне естественная. Но он смутился отчего-то. А я тут же легла спать, и когда перезвонили из оргкомитета, сказала, что до утра никуда перетаскиваться не буду. В общем, на мое сообщение человек восемьдесят набежало. А задачка была и впрямь хорошая. Так что меня и как математика оценили.
Эней улыбнулся — скорей вежливо, чем весело.
— Что-то вы какой-то печальный, — сказала Инкери.
— Не обращайте внимания. Понимаете, мы с приятелями купили эту яхту на продажу, а потом привыкли, наверное… — и это тоже была правда. — Жаль расставаться.
— Ну что ж, — Инкери щелкнула пальцами, подзывая бармена. — Такую потерю кофе не загладит. Два "выстрела" водки.
"Выстрелом" в Европе называют дозу в двадцать грамм. В России — пятьдесят. Будучи финкой, Инкери это прекрасно знала.
— Простите… но я не пью.
— Пьёте. Все пьют. Не все об этом знают.
Эней почувствовал ее руку на своем колене, встретил испытующий взгляд и понял, что лучше будет выпить. Да и… какого черта, в самом деле. "Выстрел" — не доза. В первый же день своего приобщения к спиртному он выпил существенно больше. И начал с самогона, а не с качественной водки. Потому что пить учил его Стах, кто ж ещё…
— Для непьющего вы очень лихо это делаете.
Эней выдохнул пары спирта.
— У меня был хороший учитель.