Выстрелы с той стороны
Шрифт:
И теперь (Габриэлян проглотил зевок и запил остатками сока) ваша судьба зависит от того, хотите ли вы по-прежнему жить или все же умереть. Потому что единственным хоть сколько-нибудь надежным пунктом в вашем деле являются ваши же показания. Которые вы можете взять назад как данные под физическим и психологическим давлением, в состоянии эндокринного дисбаланса. А можете и не взять, если твердо намерены закончить карьеру гейши в двадцать три года.
"Что для всех для нас одна — молвит Шан Ван Вогт", — планшетка донесла последний жалобный дребезг неверной рукой взятого аккорда, и два звука падения:
М-да. Вот тут кто-то вызвал "скорую". Но ребята из управления успели раньше. Потому что господин Уолфрид Мартин Лири, он, кстати, никаким образом не О'Лири, О'Лири был его дедушка, хотя и сам Уолф в молодости увлекался, скажем так, делами исторической родины, имя все-таки обязывает… так вот, господин Лири оказался человеком наблюдательным и воротник-стоечку, зеленый шарф и тип косметики в единое целое связал. А поскольку увлекался, то он и тексты, даже в вольном переводе, опознал сразу, много раньше аудитории. И решил, что это провокация и что его хотят скомпрометировать. Мол, открещивался, открещивался, а на празднике у него только что "Erin go bragh" не кричали. Вы ведь об этом не подумали, не так ли, Майя Львовна? И вообще, это в некотором роде комплимент нашим службам — то, что вы были твердо уверены, что ваш демарш не повредит посторонним. Правильно были уверены, конечно.
Планшетка поехала крутить запись сначала, с "Эй, Падди, слышал новость, от которой дрожь в ногах…" — Габриэлян ткнул пальцем в "стоп" и, включив соковыжималку, замучил последний апельсин. Со вздохом забросил в емкость капсулу, встряхнул соковыжималку — shaken, not stirred — и перелил жидкость в чистый стакан. Потом подошел к кушетке и снял со спящей свой пиджак.
— Майя Львовна, проснитесь, пожалуйста.
Да, пребывание здесь на нее определенно подействовало. Проснулась рывком. В глазах — никакой мути. С другой стороны, гейш, вероятно, учат и этому.
— Сколько времени…?
А вот язык слегка заплетается — во рту сухо. Десять часов назад Габриэлян не мог ей ничего предложить, кроме воды, а несколько глотков, которые она сделала прежде, чем упала спать, от уже наметившегося обезвоживания не спасали. Габриэлян протянул ей сок и посмотрел на часы.
— Сейчас шесть тридцать утра — следовательно, проспали вы где-то десять часов. Извините, Майя Львовна, я вам больше времени дать не могу, самому позарез нужно отдохнуть, так что давайте я вас быстренько отправлю домой, и сам поеду.
— До… домой?
— Вас в камеру возвращать нельзя. Я тут еще не все зачистил, и вам, к сожалению, могут устроить несчастный случай или самоубийство. — Да, понял он, глядя в изумленные глаза сиды из холма, линия взята верно: не давать ей выбора, подносить освобождение как почти свершившийся факт. — Когда вас привели, я понял, что толкового разговора не получится, и дал вам поспать. Я бы больше дал, но мои временные ресурсы уже исчерпаны. Так что давайте я сейчас быстро запишу ваши показания, и вы пойдете домой, досыпать.
— Но я уже…
— Осторожнее, попадет не в то горло. Эти глупости я читал. Совершенно безграмотная работа. Там даже структура предложений не ваша. А я хочу услышать, как это было на самом деле.
Майя Львовна выдохнула и покачала головой. Она не верила ему. Она никому не
— Я не хотела становиться варком. И, в общем-то, жить уже не хочу. Вот вам и вся правда. Самоубийство, сердечный приступ, категория — какая разница. Мне все надоело.
— То есть, после того как высокий господин Владимир Старков заявил, что не позволит вам реализовать право на отказ от инициации, и прибег к эндокринному воздействию, вы впали в депрессию. Это не только излечимо, Майя Львовна — это в большинстве случаев проходит само собой, особенно если несостоявшийся "мастер" погибнет.
Глаза распахнулись еще шире.
— Кстати, по существу вы поступили совершенно правильно. Первое дело в таком случае привлечь к себе внимание. Только на будущее я рекомендовал бы какое-нибудь менее сложное правонарушение. Разбитая витрина тоже сработает и чревата куда меньшей путаницей.
Она подалась назад, схватилась за шею, потерла шрам. Она все еще не верила.
— Дело Майи Азизовой по статье двести второй, части девятой МКК закрыто, — мягко сказал Габриэлян. — Я вас сейчас опрашиваю как свидетельницу по делу Дмитрия Грушко — злоупотребление служебными полномочиями, взятки, вымогательство и далее по тексту. Вы нам уже сильно помогли — лежа тут, на кушетке. Всяк сюда входящий видел, что свидетельница у меня есть и что пальцем ее тронуть я не дам. Какие меры применялись к вам, я, в общем, знаю: эмоциональное и эндокринное давление, ВЧ-обработка, бессонница. Что-нибудь сверх этого было?
— Это… — медленно сказала Азизова, — зависит от того, будете ли вы рассматривать еще одно дело.
— Буду, — улыбнулся Габриэлян. — Я ведь начал не с Грушко — "паровозом" тут работает другой, скажем так, человек, Грушко и те его коллеги, что предпочли закрыть глаза на это дело, идут прицепом. У вас синяки трех-четырехдневной давности. Вас били, Майя Львовна?
— Нет. Это… Старков. Раньше. И он… не бил меня.
Правда. Злой следователь, добрый следователь… думайте, Майя Львовна, думайте, что вам предлагают, чего от вас хотят. Если вы начнете считать, я выиграл.
— К вам прикасался кто-нибудь еще, кроме Старкова?
— Не знаю. Я эти несколько дней просуществовала в таком состоянии… — она покрутила пальцами в воздухе.
— Сумеречном.
— Да, это вы хорошо придумали. Именно сумеречном. Я что-то помню, но это может быть и бредом. Старков… оставил после себя сплошной синяк. Если там и прошелся кто-то потом, хуже он не сделал. Кто-то меня лапал, но не Грушко. И, скорее всего, вообще… галлюцинация. Я… время от времени видела то, чего не было, и не видела того, что было. Старкова видела, все время.
— Так. Давайте вернемся чуть-чуть назад. Вам оказали медицинскую помощь, потом поместили в камеру. Когда — по вашему субъективному времени — появился Старков?
Нет, Майя Львовна, вот Старков как минимум в двух случаях галлюцинацией не был. А допрос, между прочим, уже идет. Надеюсь, что вы это заметили. Да. Заметили. Ну что ж, едем.
— Не знаю. Почти сразу. Они накладывались друг на друга, Старковы. А остальные точно были людьми, теплыми. Они меня не трогали, совсем. Думаю, они просто боялись переступать какую-то грань, потому что я могла еще, как им казалось, стать высокой госпожой… ведь могла?