Выстрелы в ночи
Шрифт:
Вот что, Васька, у меня в сарае старая "Ява" есть, испорченная, но хорошая еще, если руки приложить. Забирай ее себе, ремонтировай и уезжай на ней от своей змеи Клавдии на край света!
В зале опять засмеялись и захлопали, Клавдия заголосила, Васька встал и выпрямился, развернув плечи и задрав голову.
Суд с улыбками и шутками вынес частное определение в Клавдиин адрес и кассиру, Ваське порицание и, в общем, сработал как надо. Разобрался в причинах, постарался их устранить, выразил общее мнение коллектива.
Андрей видел, что Клавдия
В другое время улыбнулся бы участковый, порадовался, а тут на душе сплошная чернота. Сидел он сейчас в зале, смотрел на своих односельчан, слушал, что они говорят, а мысль одна его мучила: неужели из них кто-нибудь к этому делу причастен? И ведь скорее всего это так, в той или иной мере.
– ...Имеется одна или две
незначительные детали, которые стали
известны во время допроса. Они
заслуживают внимания.
А. К о н а н Д о й л. Записки
о Шерлоке Холмсе
26 м а я, в т о р н и к
Прошло несколько дней. Нехороших. Ничего за эти дни не произошло, но и ничего не прояснилось. В Синеречье и во всех других близлежащих местах давно уже знали, что случилось на болотах, все обсудили, все предположения высказали, нагородили такого, что сами по вечерам с опаской из дома выглядывали, за каждым кустом им злодеи мерещились.
Андрей с Бугровым уже несколько раз и в район, и в область ездили, соображения высказывали. Следствие шло, время - тоже; силы подключились к расследованию немалые, но результатов пока особых в деле не значилось. Как выразился следователь Платонов, здесь было еще много темных мест и "белых пятен". А точнее, все сплошь оставалось темным, и хотя некоторые детали все-таки кое-что прояснили, но даже для начала зацепиться было не за что.
Нынешний день начался для участкового, можно сказать, как обычно: разбудил его неистовый стук в окно и хриплый от волнения голос: "Андрюша, отвори!"
Андрей распахнул окно и отшатнулся. Под окном, прямо в будущих цветах (Галка подлизывалась), стоял колхозный бухгалтер Коровушкин, обычно, точнее - всегда, суховатый в общении, опрятный в одежде и въедливый в делах, вовсе непьющий человек, а сейчас такой непохожий на себя, что Андрей ощутил в животе холодок недоброго предчувствия: либо у него баланс на три копейки не сходился, либо колхозную кассу ограбили, не иначе.
Коровушкин был небрит, взлохмачен, в грязной белой рубашке, из кармана пиджака висел мятый галстук - веревка веревкой, брюки держались на одной пуговице, и в прореху просунулся клочок рубахи. И разило от него так, что у Андрея закружилась голова.
– Спасай, Андрей Сергеевич! Погибаю!
– Погоди погибать, - сказал Андрей.
– Дай одеться.
Андрей оделся, поставил на плитку чайник - он понимал: человеку надо успокоиться, чтобы все толком рассказать, - и сел напротив Коровушкина.
– Ну рассказывай теперь,
Коровушкин вздохнул тяжко, со стоном, обхватил седую голову руками.
– Ох, и натворил, Андрюша, на старости лет. Всю жизнь при деньгах, при важных документах - и никогда ни пятнышка на моей биографии не было. Нынешний год на пенсию собрался, и вот тебе - опозорил свое честное имя навсегда. Папку я вчера потерял в районе.
– Так.
– Андрей привстал.
– А что в ней? Деньги?
– И деньги кое-какие были, по доверенности получил: девятьсот сорок два рубля тридцать шесть копеек - и прописью, как говорится, и цифрой. И документы, оформленные на премию колхозникам за посевную, и почетные грамоты победителям соревнования... Два письма гарантийных... Деньги ладно. У меня почти тысяча на книжке есть - покрою; на премию новые бумаги сделать тоже можно, задержим маленько, конечно, но поймут люди, а вот что жалко - грамоты. Весну ведь как хорошо поработали, разве можно это не отметить, не порадовать людей!
– Ладно, давай-ка расскажи все по порядку. И без утайки, погулял ты, по всему видно, здорово. Не из любопытства спрашиваю: чтобы искать успешно, весь твой вчерашний путь, как ни горько и стыдно, заново надо пройти.
Вот что рассказал бухгалтер.
...Отправился он в райцентр человек человеком - черный костюм, белая рубашка с галстуком, шляпу положил на голову как подобает и платочек в кармашек; под мышкой - красная папочка с тесемками.
Уехал на машине, а вернулся нехорошо: поздно ночью, никто не видал на чем (и хорошо, что не видал), а сам он не помнил. Собственную калитку нашел с трудом и открыл ее не в ту сторону - так и повисла на оставшейся петле. Верная Жучка, радостно бросившаяся было ему на грудь, вдруг сморщила морду, чихнула, заскулила и, отбежав к сараю, долго испуганно лаяла на хозяина, который упорно и шумно карабкался на крыльцо.
Уснул он прямо в сенях, до горницы не добравшись, положив голову на старые валенки, круглый год валявшиеся под лавкой, и проснулся с чувством, что ничего более ужасного в его жизни еще не случалось.
Да, так оно, собственно, и было. Жизнь он свою провел правильно, прямым курсом, не допуская резких поворотов, а вот тут такой неладный сбой допустил.
И ведь все шло хорошо: показал отчет, первым получил в банке деньги, потом - грамоты, в общем, все сделал в полдня - быстро и аккуратно - и собрался домой: одну ногу уже в дверцу машины занес, а тут кто-то ему руку на плечо положил.
Оглянулся Коровушкин - стоит пожилой и полный человек с портфелем, на руке дорогой плащ, и улыбается, ждет, когда бухгалтер в ответ рассмеется и на шею ему бросится. Коровушкин так и поступил - ногу обратно выдернул и повис на толстяке:
– Ванюшка, родной! Откуда ты здесь!
Словом, встретились старые друзья, у которых было общее детство, и боевая юность, и годы разлук, у которых есть что вспомнить, у которых жизнь была позади, и потому они особо друг в друге нуждались и рады были нечаянной встрече.