Выздоровление
Шрифт:
«Как, говорит, вы посмотрите, товарищи, если на базе вашей бригады мы создадим коллектив интенсивного труда?»
Передавая разговор Филиппу Филипповичу, Гончарук не смог удержаться от того, чтобы хоть за глаза, хоть, может быть, и не уместным передразниванием, да уесть неуважаемое больше начальство…
Матвеев, конечно, оказался в курсе. Он, видите ли, и сам обдумывал КИТа этого, да не время еще Лопуховке за него приниматься: неорганизованность, неважнецкое обслуживание и слабовата (!) нагрузка на одного работающего в бригаде, вот если бы еще Мамаев угол прирезать…
— Мамаев
Однако замечание его никак не повлияло на разговор, и он продолжался. Их обступили механизаторы, и, ты скажи, каждый считал своим долгом словечко ввернуть, покрасоваться перед начальством. Со стороны посмотреть: орлы… то бишь киты, язва их забери!
— А будущее все равно, я думаю, за интенсивными формами, — говорил Борис Борисович. — При наших площадях, при нашей нехватке кадров…
Гончарук не уловил вовремя, что Глотов уже и сам отвернул разговор в сторону обтекаемых рассуждений, взял и пошутил из последних сил:
— Это что же получится: КИТы землю, скот разберут, а председателю алкоголики да инвалиды достанутся?
А они не уловили шутейный тон.
— Какие, интересно, могут тут быть алкоголики, — несколько даже неприязненно заметил Борис Борисович.
— Я имею в виду… народ разный на селе, Борис Борисович… Спросите, брал Матвеев в безнарядное звено лодырей в прошлом году…
— В основу новых форм организации труда, Николай Степанович, — жестко проговорил Глотов, — наипервейшим положен принцип добровольности.
«Ликбез мне устроил! — жаловался потом Гончарук Филиппу Филипповичу. — А что Матвеев ни скажет — все в кон! Сказал бы прямо: отстал ты, Гончарук, не устраиваешь. А то на обратном пути: чего это у тебя Ревунков тянет с созданием партгрупп в бригадах… «У тебя»! А остановились возле пастухов воды попить — опять: встречайте, товарищи, председателя вам привезли, а то, наверное, бывает раз в год по обещанию… Те смеются: спасибо, мол, товарищ секретарь! Скважину опять вспомнили. Планировали мы ее бурить? Вот и я не помню…»
И все же на обратном пути Гончарук передохнул тогда малость. Захотелось вдруг высказаться спутнику Константину Сергеевичу:
— Семейным подрядом у вас в районе не пахнет, поточно-цикловой в совхозе для проформы организовали… Как же так?
Глотов вздыхал.
— Не можем вот их, — он чувствительно ткнул Гончаруку в загривок, — убедить, что все это всерьез и надолго.
— Но здесь-то, как вы сами недавно сказали, никого не надо убеждать. Это нам и беседа с бригадой показала… Кстати, напрасно вы подвели разговор к тому, что сегодня там невозможно организовать интенсивный труд. С осени, решили. Правильно, с осени, с зимы… Только кто нас будет ждать, пока мы раскачаемся?
— Ты чего молчишь, Гончарук? — требовательно спросил Борис Борисович.
— Я с вами разговариваю, — сдержанно заметил спутник.
А Гончарук перестал уважать и это начальство.
«Доиграются они в демократию, — говорил потом ясновидящий Фе-Фе. — С нашим народом ведь как надо?
«Ты откуда такой, Филипп, взялся?» — спрашивал его.
И они меняли тему, заметив еще, что все-таки признают немного за председателем власть и авторитет, если интересуются, как у него ведут себя сельсовет с парткомом.
«Он ведь мне на прощанье: не упускай Чилигина, выборы в этом году серьезные», — вспомнил Гончарук и, насколько сумел, улыбнулся; на это он тогда ответил непривычно, но вполне достойно, посоветовав Глотову различать все-таки, где Совет с парткомом, а где правление и кто над кем поставлен.
— Не хватало мне только лопуховского демагога, — раздраженно сказал Глотов Борис Борисович, а спутник при этом разговоре не присутствовал, шофер водил его за правление, в карагачи.
В этот вечер Гончарук даже в шашки играл с непобедимым Фе-Фе, и, хотя ни одной партии не выиграл, зато употребил добрую трехлитровую банку шипучего хлебного кваса с кореньями.
«Это кто же тебе поставляет?» — поинтересовался у холостого и на пятом десятке экономиста.
«Это как раз и не важно», — ответил Фе-Фе и шагнул в дамки.
Но вечерняя психотерапия действовала на Гончарука самое большее до утра. Вставало солнце, и он опять чувствовал себя на облучке, но без вожжей в руках.
«Развалится все к чертовой матери», — думал председатель, но все как раз и не валилось. Все, в общем-то, как всегда было, только инженеру с агрономом удалось как-то так вовремя подобраться к естественным сенокосам, и свистун (мятлик майский) убрали еще зеленым.
— А в Волостновке еще только раскачиваются! — радовался парторг Ревунков, у которого уже нос облупился от июньского солнышка.
Но Гончарук не реагировал. Даже бывая на гумне, он думал, как бы теперь, не дожидаясь предполагаемой команды, улучить подходящий момент, чтобы напомнить Рыженкову о том, что относительно кино он ничего в принципе против не имеет…
Напомнить о себе Гончаруку удалось поздно осенью. Результат был положительный. Лопуховский киномеханик доволен: ночевать директор приезжает домой и кинобанки привозит лично. Жилье в Мордасове Гончарук получит так же скоро, как вверенная ему киносеть начнет выполнять план.
С нетерпением и надеждой на появление сподручного и почти бесплатного помощника поджидали обитатели Вшивой слободки Микулину свадьбу. Готовились к большим хлопотам, после которых неминуемо должен был наступить рай. Жених молод, здоров и к тому же — с трактором. Не надо бегать, не надо заманивать, а можно зайти вечерком и договориться и насчет дров привезти, и сенца подбросить. И вдруг узнали, что на состоявшемся в День защиты детей сговоре жених выступил с заявлением: «Если хоть капля самогона на стол попадет… И свадьба ваша не нужна!»