Выжигаю имена в сердце своем

Темное пространство подступало со всех сторон. Плотная дымка, вырисовывая в воздухе затейливые и свыше лишь известные узоры, затуманивало взор. Мрак сгущался, тяжелел и плотными, почти осязаемыми парами скорби и безнадеги медленно проходился по гортани и мягко оседал на стенках легких.

С безвозмездно уплывающим временем только сильнее теряешься в крохотном распадающемся мире. Сколько бы секунд не прошло, скоротечности не определить.

Тягуче, капля за каплей, презрение, вина, необратимость и безысходность заполняли надтреснутый сосуд. Он тихо принимал это, поглощал и разрушался.

Забитая в клетке птица давно сдалась. Она устала

биться о жёсткие прутья, ломая в кровь хрупкие крылья, и упрямо, сквозь возрастающую боль, идти вперед. Свобода не вселяла надежды или уверенности. Не ждала впереди за ускользающим поворотом, украдкой посматривая над потугами бедняжки. Она громко, без зазрения совести надсмехалась над справедливостью и величеством цены, которой по незнанию расплатились. Хвасталась этим перед Вечным Круговоротом жизни, глумилась, и не найдя искомой реакции, кроме как немого укора в глазах, по ненадобности отбросила прочь, ушла и не обернулась.

А птица-пленница все продолжала давиться пресытившимся воздухом, утопая в непреодолимом омуте пустых страданий и кричащего безмолвия утрат. Спустя тысячи истончившихся, сдавленных хрипов, Жизнь и Смерть пожалели кроху, затягивая в желанные объятия.

Нарим, Юго-Восток Пансо

В солнечном Нариме пребывало вечное лето и только смутные проблески краткой зимы в конце ноября и начале декабря навещали жаркие земли. Именно в это время, олицетворяющее грусть и тоску, наримцы чувствовали себя наиболее счастливыми. На улице с утра пораньше стоял шумный детский смех, из пекарен тянулся сладкий аромат запечённых яблок.

Улицы сплошь завешаны маленькими красными фонариками, тепло освещающими вечерние узкие улочки. На площади жители оживлённого городка устраивали затягивающиеся посиделки, вместе кутаясь в теплые одежды и греясь от теплых стенок жестяных кружек. Вьющийся дымок травяного напитка не только согревал продрогшие от непривычного холода тела, сколько дарил атмосферу уюта и комфорта собравшимся гостям.

Охмелевшие родственники рассказывали веселые истории со свадьбы младшего племянника двоюродной бабушки с маминой стороны, недавно прибывшие обмывали косточки оставшимся на малой родине тем же родственников, но уже своих. Но все это не шло ни в какое сравнение с шестью четкими ударами гонга, когда далекое красное солнце верхней четвертью впадало в круглое отверстие меж двух сплётшихся деревьев на холме Собравшихся, предзнаменуя первый в году снег, как и почитаемый старшим поколением день воссоединения родных.

Каждые шесть лет жители Нарима и уже постоянные гости соседних деревень съезжались отметить местный праздник – Дань Свободы, что тысячью прозрачных стрекоз проносился над утопающим в холодном свете Нариме. Не было ни одного клочка травы, который бы не пронес в себе отблеск маленьких жемчужных крыльев. Их мягкий серебряный свет неспешно переливался в глазах завороженных неописуемой красотой зрителей.

Будто играясь, стрекозы облетали открывшуюся публику со всех сторон, ловя изумленные возгласы. После эти крошечные существа медленно, со свойственной им грациозностью, подлетали к несведущим жителям и начинали свое волшебство. Кружась в воздухе с последними лучами заходящего солнца, они приоткрывали тайную завесу утерянной магии. И в этот краткий чудный миг город погружался в приятную тишину. Весь мир в одночасье замирал и только быстрые взмахи крыльев стрекоз оповещали об их скорейшем исчезновении.

Накрывшая город тьма понемногу начинала захватывать метры каменных дорожек и пролеты одноэтажных домов. И только призрачная ностальгия, греющая трепыхающиеся сердца, никуда не отступала. Вспоминалось беззаботное детство под ругань уставшей мамы, вечно хлопочущей с вязанными корзинками, до отказа наполненными белоснежными простынями. Приятно отдающий запах полевых цветов шлейфом следовал за каждым шагом так названной “домоправительницей”, любезно названной собственными же детьми. На заднем фоне отец копошился в огороде, причитая, что этот совсем еще юный рукодельный огород в будущем принесёт огромные плоды, которыми можно будет прокормить все семейство, как и угощать добродушных соседей в придачу. В особо неприветливых всегда можно будет пальнуть прогнившей картошкой или переспевшим помидором. Где-то на улице за деревянным, слегка перекошенном забором, можно было увидеть младших братьев и сестер, весело бегущих на перегонки и по пути успевающих проговаривать желанные призы по случаю победы.

Картинка за картинкой мелькали в быстром калейдоскопе воспоминаний, утерянных в течении безутешной жизни. Что-то давно забытое всплывало перед глазами и нежно улыбалось. Укутывало с родительской любовью в теплые крепкие объятия, напоминая, что они приглядывают за их мятежными головами свыше. Ну а сейчас, над солнечным Наримом, в прошлом – военном поприще, тысячи мерцающих стрекоз взмывали к чарующей полной луне, обещая вернуться и так же ласково всех поприветствовать вновь. Не смотря на время и расстояние.

– Мам, как думаешь, был ли прадедушка Лева счастлив победе? – частое шмыганье носом разбавляло зыбкую тишину. Пшеничного цвета волосами слабо развевались на ветру, создавая в воздухе тысячи маленьких паутинок. Маленькая девочка тонкими пальчиками крепко обхватывала под локоть жилистые руки матери, с каждым дуновением ветерка стискивая их все крепче. – Бабушка все чаще вспоминает его в последнее время.

Бродящие по вечернему городу семьи медленно разбредались по домам, оживленно перешептываясь с домочадцами и пересказывая, какое виденье им передали маленькие стрекозы. Для кого-то это были картинки, для кого-то – звуки. Для менее удачливых – нелестные выкрикивания и дальнейшие причитания. Повод для достойной жизни сам собой находил наримца, если тот ожидал увидеть или услышать что-то более весомое, чем нарекания старших. Или выбраться из города с концами, ибо призрачные стрекозы всегда находили свою кровь, даже если не приятно с ней побеседовать.

– Не знаю, солнце, – после небольшой паузы ответил низкий выразительный голос, – но в одном я уверена точно. Он будет грустить, если мы не сможем сохранить этот хрупкий мир, который достался нам с таким трудом. Дедушка многое сделал для нас. Благодаря ему мы свободно покупаем, продаем, производим, строим дома и города, не боясь, что у нас это отнимут. За эту возможность он отдал жизнь, как и сотни так же смелых солдат.

Выдохнув теплый клубок пара, миссис Башазаг порылась в глубоком кармане тёмного плаща и взяла в руки вязанные жёлтые варежки, что в чрезвычайные случаи всегда находили своего обладателя. Миропия озорно улыбнулась, протягивая свои трясущиеся ручки перед лицом женщины, на что Ярослава насмешливо фыркнула.

– Что до бабушки, с каждым днем ее память все больше напоминает маленькое сито. Чем больше хочешь вместить, тем больше вываливается за края, а слишком мелкие и вовсе перетираются между собой и измельчаясь пропадают. Поэтому, такая редкая возможности вновь пересмотреть моменты юношества и молодости представляют особенную ценность.

Тепло улыбнувшись, Ярослава наклонилась к дочери и легко поцеловала ту в лоб. Улучив момент, невысокая женщина щелкнула Миру по носу, после чего резко рванула вперед.