Выживший в племени каннибалов
Шрифт:
Но его слова не означали, что мы стали друзьями.
Рассказ о том, что шаман перешел к решительным действиям
Однажды, когда я возвращался с моря, шаман подстерег меня, схватил за волосы, сжал за ребра и закричал:
– Вот твоя смерть! Посмотри и запомни это место, где шакалы и стервятники будут обгладывать твои кости.
– Почему ты собираешься применить насилие? – выкрикнул я.
– Ты свинячий хвост, козлиное копыто! – визжал он. – Бесполезный среди масоку. Похваляешься, выставляя себя над племенем, и хочешь, чтобы мы почитали тебя, как Высшего Духа.
Перед тем, как на мою голову обрушится удар чудовищной силы, я успел увидеть невыразимо страшное, перекошенное яростью лицо, а выпученные глаза были налиты кровью.
Чувствуя его медленные тиски, я спокойно ответил:
– Не пристало мне бояться тебя! Ты уже давно убил бы меня, будь ты мужчина, а пока ты женщина, способная только угрожать мне постоянно.
Свыкнуться с мыслью о близкой и неминуемой смерти было тяжело. У нас в роду все люди крепкие. Видя, что дело плохо, я резким движением освободил голову, оставив в его руке клок волос, затем мой обидчик броском от бедра вознёсся высоко, чуть не в самое небо. Я был доволен наказанием, понесенным несостоявшимся убийцей: мои два помятых ребра не стоили пробитого черепа шамана о ствол смоковницы – от удара её ветки качались, как морские водоросли в шторм.
– Что с тобой случилось? – спросил вождь Нь-ян-нуй, увидев на мне гематомы.
– Я хотел мирно поиграть с одним человеком, но игра затянулась, нас опьянила, стала чересчур буйной и от того неосторожной и травматичной, – уклончиво ответил я.
– Нельзя, разве, было остеречься?
– Мы пытались увернуться, но встреча пришлась на одной тропе – она была узкая, чтобы разминуться.
Догадавшись о подоплеке ссоры, вождь сказал, обнадежив меня:
– Знаю, это шаман. Он по тропе идёт широко, расталкивает всех, никому не уступает прохода. Он сделал недоброе дело. Счастье, что тот, кого он хотел убить, остался с нами, живой и невредимый! Я не потерплю нападок на моего брата, во всем похожего на нас. Я не позволю шаману оскорблять тебя и, тем более, наносить тебе раны.
– Но как сделать так, чтобы он оставил меня в покое? – спросил я.
– Ты претерпел раны от шамана, я считаю его преступление равным злодеянию, которому оправдания нет, и, согласно нашим обычаям, ты должен отомстить своему обидчику. Или членам его семьи или рода. По крайней мере, мы этого ждем от тебя. Разрешаю тебе самому произвести приговор над ним, явно виновным в покушении на твою жизнь.
– Каким образом?
– Он достоин смерти или всякой другой расправы…
– Например?..
– Можешь съесть его… или кого-то из его родственников.
– Я готов разорвать его на мелкие кусочки!
– Ни в коем случае – это слишком жестоко! – поморщился Нь-ян-нуй. – Но съесть его надо обязательно.
После этих слов вождь сразу посветлел.
Пришлось дать ему честное слово.
– Шаман встал у меня поперёк горла, и я как удав расширю пищевод для него!
– Правильно, сделай доброе дело. Толкай его туда. Твоё горло должно превратиться в большой длинный пустотелый бамбук, расширенный с одного конца и зауженный с другого, чтобы назад не вернулся.
Все эти соображения побудили меня принять любезное предложение вождя, но не прошло и часа, как я убедился, что не способен на какую-либо месть даже в состоянии самого грандиозного противостояния или исступления, даже неимоверного голода или помутнения рассудка.
Длительная болезнь шамана оставила меня на некоторое время без его персонального внимания.
Только на время.
Ка-ра-и-ба-га снова был замечен мною подозрительно заглядывающим в хижину ночью, и делавшим попытку войти в неё, но я жестом и словом “табу” остановил его. И ещё сказал:
– В моей хижине нет места для таких людей, как ты, и я надеюсь, ты сюда скоро не войдешь!
– Нет, войду!
– Никак нет, убирайся отсюда!
Не знаю, что на шамана подействовало – угроза или предупредительное слово, но он ушел, сказав мне:
– А все-таки я храбрее гиены, смелее тебя, Капитана! Я прошел через сонмище духов, прокрался через их ущелье, чтобы их раздобрить, я разбросал там черепа, я на четвереньках продрался через горы и обратно. Мне надоела говядина и поросятина, и человеческое мясо! Я слушал пение духов, носящихся там в темноте, одного даже поймал и съел совсем ещё теплого! Ха, ха, ха! Вкусное мясо! Вот что может сделать Ка-ра-и-ба-га.
Он ещё хвастался разными злодеяниями, учиненными им:
– Я как-то съел много манирока – они все здесь, – он похлопал по своему животу. – Рвутся наружу – но ни один не убежал. От меня не ускользнешь! Потом я съел… свою третью жену! Ха-ха, теперь она среди них, и пусть своей трескотней и склоками докучает им, а не мне!
Бедные женщины, претерпевшие изуверство! Вот это было откровение.
“Он несет всякий вздор!” – подумал я. Слова шамана заставили меня задуматься – в его болтовне могла быть и доля правды.
Еще он сказал мне, жутко надув живот, желая посеять суеверный страх:
– Твоя жизнь в пасти акулы или крокодила. Так или иначе, ты не жилец на этом свете.
В ответ я заявил:
– В таком случае тебе нужно напасть на меня, когда я сплю, ибо иначе не представится удобного случая и не удастся нанести мне вред.
Я надеялся, что шаман, наконец, одумается, прекратит причинять мне неприятности, но, внемля моим последним словам, он решил подобраться к моей хижине сверху. Вот как это случилось. Думая, что я дома, он забрался на высокое дерево и обрубал каменным топором его ветви. Он решил похоронить меня, сбросив почти все ветви на хижину и загородив мне выход. Хорошо, что это происходило в моё отсутствие. Для надежности претворения своего злобного замысла до конца, он решил залезть выше, чтобы срубить верхушку. Но несколько верхних ветвей, упав на вершину соседнего дерева, отскочили назад и сильно ударили его в грудь. Он рухнул с большой высоты. Я нашел его на полу своей хижины, в которую он попал, проломив крышу. Много времени он пролежал без сознания, а придя в себя, лишился голоса и долго пытался объяснить мне жестами, как ему плохо, и чтобы я принес ему воды.
Я подал воды, более того, вправил одну конечность, выходил его до ходячего состояния, и он не нашел в этом ничего предосудительного. Во всяком случае, шаман, хромая, бродил по деревне с палкой для опоры, глаз у него так распух, что в течение нескольких дней он им ничего не видел. Эти увечья придавали ему крайне смешной вид, так как он и без того был неуклюжим и уродливым. Но что удивительно, настало спокойное время, и я ни разу не слышал, чтобы он на меня низводил напраслину.
Я уж грешным делом подумал, что после моих заботливых и ласковых ухаживаний, наконец-то, приобрел в лице шамана если не друга, то хотя бы с чувством благодарности товарища, но тогда же пришлось заметить, что шаман не стал относиться ко мне более дружелюбно. Всё же, последний еще не раз доказывал, что он как был, так и остался психопатической фигурой, склонной к насилию.