Выживший. Чистилище
Шрифт:
Конечно, при попытке побега мог и пулю словить. Меня ж вон с самого вокзала под стволами вели. Хрен его знает, может быть, и к лучшему, что хоть пока и в зоне, но живой. Пока рано заказывать отходную, еще побарахтаемся. Главное, не сильно портить отношения с лагерным руководством и уголовными. Что же касается политических, то они ведут себя смирно, и от них особой подлянки ждать не стоит.
После завтрака капитан снова выстроил нас в бараке. В руках он держал пачку наших личных дел. На этот раз нам предстояло узнать, кому где предстоит трудиться в ближайшее время.
В течение часа Северцев выкрикивал имя каждого из заключенных и объяснял его дальнейшие перспективы. Каким-то непонятным образом получилось, что политические будут впахивать на бурении новой
На заводе большинство рабочих составляли осужденные, но присутствовали и вольнонаемные, жившие на правом берегу соседней с Чибью реки Ухты в поселке-поселении. Даже представительницы слабого пола попадались, работавшие на не особо тяжелых в плане физических энергозатрат должностях. Честно сказать, писаных красавиц среди них не наблюдалось, но зеку хоть косая, хоть кривая, лишь бы щель промеж ног имелась, как с плотоядной усмешкой прокомментировал мой соэтапник Гриша Сретенский с погонялом Казбек. Данное прозвище получил еще на воле за то, что курил исключительно эту марку папирос. И в ИТЛ он прибыл со все еще солидным запасом курева, который несколько подтаял после первоначального шмона. Представляю, как жируют вертухаи, которые с каждого зека имеют свой кусок. Ничего, отольются кошке... Они ж друг друга к стенке пачками ставили в эти годы, если историки не врали. Сегодня ты царь горы, а завтра на твоем месте другой, и тебе уже, глядишь, лоб зеленкой мажут. Так что, как говорил то ли Сунь Цзы, то ли Конфуций: 'Если долго сидеть на берегу реки, то можно увидеть, как по ней проплывет труп твоего врага'.
Радовало, что над душой не стояли конвойные, и даже на обед в столовую мы отправились сами по себе. Черт, уже и на вкус внимания не обращаешь, в голове сидит раскаленным гвоздем мысль, что от такого 'изобилия' скоро могут начаться голодные обмороки.
На обратном пути к заводу остановился у стенда, почитать местную прессу. Она была представлена газетами 'Вышка' и 'На вахте'. Не выдержал, поржал над заметкой, как заключенные из числа евреев справляли субботу в недостроенном бараке лагеря, изготовив вино из спрятанного в посылки изюма, и не вышли на работу. Соответственно, 'виновникам торжества' влупили по 10 суток карцера. В этой канве напоминали, что в молодой Советской республике и Ухтпечлаге в частности идет непримиримая борьба с религиозным мракобесием.
А я как раз сегодня, во время одной из передышек, успел познакомиться с работавшим в столярном цеху при заводе бывшим священником, отцом Илларионом. В столярке нам было разрешено греться, когда не было работы на улице. Илларион мастерил деревянные ящики, выстилавшиеся опилками, куда укладывали особо ценные конструкции, чтобы не повредить их во время транспортировки.
Отцу Иллариону - в миру Василию Яковлевичу Злотникову - было 58 лет. Когда-то он был послушником Онежского Крестного монастыря в Архангельской губернии. В 1922 году монастырь упразднили, и Илларион стал странствующим монахом. Бродил по селам и деревням архангельщины, за краюху хлеба и стакан воды крестил детей, отпевал покойников, проводил службы в разоренных храмах или вообще по домам, пока на него не обратила внимание губернская комиссия по борьбе с религиозными пережитками. Сначала отмотал пять лет, выйдя на свободу, вернулся к старому занятию, вновь был осужден, теперь уже на восемь лет как рецидивист, как ни смешно это звучит. А по мне, скорее грустно.
Этот приземистый, ростом мне по плечо пожилой человек говорил размеренно, не повышая голоса, и посидев рядом с ним первый раз минут десять, я словно впал в гипнотическое состояние. Его лицо после трех лет из восьми отпущенных в неволе еще сумело сохранить некую благообразность, которую только подчеркивала седенькая бородка. Но более всего поражал его взгляд. Он словно смотрел в самую душу, я чувствовал себя перед ним абсолютно голым, но не испытывал при этом стыда, как не испытывает стыда младенец пред матерью или отцом. В этом взгляде были и снисходительность, и отеческая любовь, и грусть от творящегося вокруг, и знание чего-то мне недоступного.
– Да что ж ты, отец Илларион, проповедовать не бросил, первый срок отсидев?
– по наивности своей спросил я его в первую нашу встречу.
– Да как же бросишь, коль урок это мой. Обет я дал нашему настоятелю, когда монастырь разоряли. Он меня и рукоположил в сан. Я и еще двадцать монахов, отправившихся в странствие по Руси, нести слово Божие в умы и сердца людей.
– И что же, здесь, в заточении, тоже проповедуешь?
– Проповедую, сын мой, а как же без этого! Вот с тобой, к примеру, поговорил малость малую, а вижу - задумался. Можно и в лагере о земном говорить, но так, что до сердца дойдет быстрее, чем иная проповедь в храме. Но и о Боге тоже говорю, когда нужда появляется. Помирает в лагере человек - меня зовут, хоть кто-то успеет причаститься перед смертию. Даже атеисты, рушившие храмы, у нас тут становятся верующими. Перед Богом все равны.
– А не боишься, что какой-нибудь доброхот сдаст тебя администрации лагеря?
– Чего ж бояться, коль сам Мороз об этом знает... Об том месяце заходил сюда, проверял, как работаем, спрашивает: 'Все проповедуешь, дед?' 'Проповедую, - говорю, - пока сил хватает'. А он мне, мол, главное, чтобы на работу хватало сил. С тем и ушел.
К моему превеликом удовольствию, на заводе была оборудована душевая из двух кабинок, с кранами для подачи холодной и горячей воды. В подвале постоянно работал бойлер. Я с огромным удовольствием помылся с обмылком лежавшего здесь же на деревянной полочке дегтярного мыла. Из трех моих сподвижников помыться решил лишь отбывавший наказание за хищение государственной собственности Йося Кацман. Он сегодня старался работать не хуже других, хотя к концу смены от усталости просто валился с ног.
После ужина мы вернулись в барак, в котором населения явно прибавилось. Прибыл этап из Ростова. В общем-то, такие же бедолаги, как и мы, но мое внимание сразу привлек зек с на первый взгляд непримечательным лицом, к которому остальные обращались по кличке Валет. Почему Валет - понял тем же вечером. На левом предплечье у уголовника красовалась татуировка в виде трефового валета. Но больше внимания привлекала татуировка на груди в виде большого орла, с восходящим солнцем и женщиной в когтях Он явно держал масть на своем этапе.
– Валет - вор уважаемый, - шепнул мне перед отбоем один из пришедших с нашим этапом уголовников.
– С 12 лет чалится по лагерям, его сам Лавр короновал.
– Что за Лавр?
– Да ты что, это же легендарная личность в воровском мире.
– А что, много в Союзе воров в законе?
– Не больше десятка, короновать начали несколько лет назад, самых достойных.
Наши же, кто 'дебютировал' на скважине, с непривычки от усталости буквально валятся с ног. Бывший преподаватель немецкого языка Лев Лерман, получивший 10 лет за контрреволюционную пропаганду, стоит на холодном полу босиком, держит в руках свои развалившиеся ботинки и не знает, что предпринять.