Выживший
Шрифт:
Старки шел во главе отряда. Один раз он обернулся и заметил меня, но никак не отреагировал: ни взмаха руки, ни угроз — просто зафиксировал мое присутствие и пошел дальше.
Раздалось несколько отдаленных выстрелов. Солдаты остановились, чтобы осмотреться и…
Вдруг совсем близко, справа, послышался какой–то шум.
Я рывком повернулся к разинувшим черные выщербленные пасти витринам. За разбитым стеклом прямо напротив меня что–то мелькнуло, раздался шорох, и гулом разнесся звон от упавшей на пол металлической банки.
Я шагнул назад, и в тот же миг в черном дверном проеме показалось лицо: на меня бессмысленным взглядом смотрел человек — очень худой, осунувшийся, с ввалившимися щеками; на потрескавшихся губах и подбородке засохла кровь.
Охотник. Охотник, утоляющий жажду кровью.
Гораздо выше и крупнее меня, только очень сутулый. Он шарил глазами по улице и заметил меня.
Я замер.
Не отрывая взгляда, охотник вышел на тротуар и остановился. Он смотрел только на меня. Я почти успел забыть этот взгляд, взгляд, в котором не осталось ничего человеческого. По бокам тела двумя безжизненными черными плетями висели обнаженные руки.
Он видел страх у меня в глазах. И выражение его лица изменилось: он понял, что я могу ему дать, и как он может это взять. Цель была определена, решение принято.
Охотник сделал шаг, второй и прыгнул. Я отшатнулся назад и, поскользнувшись, упал на спину, тут же съежился, свернулся в комок, а охотник вскочил сверху…
Раздался громкий выстрел, отразившись эхом на пустынных улицах.
Охотник отлетел на несколько метров и стукнулся об стену. Убитый. В груди у него зияла багрово–черная дыра: кровь почти не текла из иссушенного жаждой тела. Он лежал неподвижно. Теперь совсем, по–настоящему мертвый.
Я вспомнил охотника, которого застрелил возле Рокфеллеровского центра. В пустоте и абсолютной тишине манхэттенских улиц выстрелы показались мне оглушительно громкими. Я тогда посмотрел на упавшего человека, на пистолет в руке, и меня вырвало.
В полусотне метров мой неожиданный друг спокойно опустил еще дымящийся ствол винтовки. Он не помахал мне, ничего не сказал — просто развернулся и направился к своим.
Через полчаса я немного успокоился. К тому времени колонна ушла далеко вперед. Я вернулся на угол Семьдесят третьей улицы Вест и подобрал там брошенный накануне рюкзак. Недалеко от него нашел свою куртку с эмблемой Федеральной спасательной службы Нью–Йорка: она задубела от холода и стала как деревянная. Достав из рюкзака пачку сухофруктов и бутылку сока, я надел замерзшую куртку прямо поверх пуховика, закинул на спину рюкзак, отрегулировал лямки, застегнул поясной карабин, сунул в карманы завтрак и зашагал на восток.
Я не знал, где искать Фелисити: единственной зацепкой было то место в Центральном парке, где мы оба видели охотников, гревшихся возле бочки с огнем. Может, они еще там, а она с ними. Я представлял, как найду ее, как расскажу все, что узнал от Старки — немного, конечно, но в миллион раз больше, чем мне удалось выяснить со дня атаки.
Я перешел через дорогу, остановился и повернулся. Хотел запомнить как можно больше. Взгляд натолкнулся на треснувшую витрину небольшого магазинчика. Я увидел там свое отражение, подошел ближе, уткнулся носом в стекло, но внутри было ничего не разглядеть — только, как в зеркале, отражалось мое собственное лицо. Я устало прислонил лоб к прохладному стеклу и закрыл глаза.
Именно здесь я расстался со своими друзьями — Анной, Дейвом и Мини, бросил прощальный взгляд сквозь разбитую витрину на товарищей, чья жизнь разбилась вдребезги. После чего я попрощался с ними, скинул рюкзак и побежал. Я даже не стал брать пистолет: за мной гналось слишком много охотников, и оружие могло пригодиться только в одном случае — а я пока не был готов к такому исходу. Я нащупал пистолет в боковом кармане рюкзака, рядом с динамо–фонариком. Если понадобится, выхвачу их за доли секунды. Вчера на этом месте я сорвал с рук окровавленные бинты и поманил ими охотников, чтобы они гнались только за мной. Сегодня здесь было пусто — ни движения, ни шороха, ни единого намека на человеческое присутствие.
Прошел всего один день, а я почти забыл лица друзей. Если на это понадобился какой–то десяток часов, то что я могу забыть завтра, через день, через неделю?
Анна, Дейв и Мини жили у меня в памяти, навсегда остались в сердце, а их лица поблекли, растаяли.
Я открыл глаза и сделал глубокий вдох. На улице было все так же пусто. Что у меня осталось? Жизнь, в которой никого нет, кроме меня самого? Жизнь с призрачной возможностью разыскать девушку, которую я видел только на крошечном экранчике видеокамеры? Мне нужны были другие люди, я хотел домой.
Чтобы вернуться к нормальной жизни, надо уйти из этого города, надо преодолеть блокпосты. Но сначала я должен найти Фелисити. Посмотрев запись, я сразу понял, что эта девушка поможет мне вернуться домой.
На полках внутри темного магазина почти ничего не было. Я нашел несколько банок консервов: суп, фрукты в сиропе, рисовый пудинг; пару бутылок газировки, штук пять шоколадок, пачку быстрорастворимой каши и пакет молока длительного хранения. Рюкзак получился таким тяжелым, что я с трудом закинул его на спину.
Достав из бокового кармана фонарик и как следует подкрутив его, я посветил вглубь магазина. На прилавках и в холодильниках портилась еда, на полу валялись разорванные пакеты с гниющими замороженными овощами и фруктами — наверное, магазин регулярно навещали собаки, а может, крысы. Может, полчища грызунов копошатся сейчас под городскими тротуарами, в тепле, сытые и вполне довольные новым миром… Я пошел к Центральному парку.
6
Охотников, которых я искал, на прежнем месте не было. Рядом с бочкой валялись присыпанные ночным снегом пустые пластиковые бутылки и лежал разнесенный ветром седой пепел, но не было ни одного следа, ни одного отпечатка ноги.
Может, Фелисити подружилась с ними, и они ушли вместе? А если нет, то почему она не вернулась ночевать домой? На камере девушка выглядела здоровой, сильной, способной постоять за себя. Если ничего не случилось, она должна была вернуться домой. Я бы прошел сквозь огонь, воду и медные трубы, преодолел бы любые препятствия, лишь бы вновь оказаться рядом с семьей и друзьями, даже если от них остались только фотографии на стенах пустого дома.
Из поваленной на бок железной бочки высыпался пепел. Сняв перчатку, я прикоснулся к металлу: холодный, но все же не ледяной; наверное, огонь горел до утра и потух всего несколько часов назад. Ногой я пару раз перекатил бочку, чтобы пошевелить черно–серое содержимое, и заглянул внутрь: в золе тлело несколько красных угольков. Захотелось взять их с собой — пусть согревают, пусть дают надежду в пути, но я не стал: если «хорошие» охотники вернутся, им они понадобятся больше.