Выжжено
Шрифт:
Чувственность сквозила и в её манере обхождения с лошадьми, и, глядя, как она выгибается и тянется, вычищая животных скребком или щёткой, Маркус ощущал нешуточное напряжение. Она излучала жажду жизни, любопытство, нетерпение. Она была… согласна.
Работа на сеновале спорилась лучше, когда ему было о чём подумать, а дум у Маркуса было много. Так вот, значит, как выглядит его будущее? Это и есть та жизнь, которая уготована ему судьбой? Заниматься физическим трудом, прижиться в Bare Hands Creek, завязать знакомства? Ходить по воскресеньям в церковь, приняв благочестивый вид, чтобы не слыть аутсайдером? Сделать новую
В конце концов, жениться на одной из девушек общины, произвести на свет детей и забыть, что когда-то были компьютеры, скоростные автомобили, и телефоны в нагрудном кармане, и космические станции, и роботы для Марса, и небоскрёбы, и автобаны, перекинутые через зияющие пропасти?
Забыть, что когда-то у него была мечта о стеклянной башне, которая носила бы его имя и которую знал бы весь мир?
С каждым днём становилось всё холоднее, и почти каждую ночь выпадал снег. Маленькая запруда покрылась льдом. Поскольку напор воды от этого уменьшился, электричество подавалось нормированно. В течение часа утром, когда все вставали – чтобы не терять время на разжигание ламп и чтобы мужчины могли быстро побриться (а где он будет брать сменные лезвия через два-три года? – спрашивал себя Маркус), и один час вечером. Остальное время задвижки плотины оставались закрытыми, и кто хотел света, зажигал свечи.
– Это хотя бы созерцательно, – сказал Таггард, когда они сидели вечерами за пивом, а на столе между ними горела свеча.
«И примитивно», – подумал Маркус, но вслух сказал:
– Хотя бы от дорожных пробок мы окончательно избавились.
– И от и-мейлов.
– От рекламных буклетов, которые забивали весь почтовый ящик.
– И даже от налоговой службы, – ухмыльнулся Таггард. – Никаких тебе больше деклараций. Уже ради этого стоило, а, вы не находите?
Потом от них потребовали экономнее расходовать дрова. Отныне горячий душ можно было принимать только раз в неделю, а остальное время умываться ледяной водой.
– Это бодрит, – сказал Таггард.
– Да, – согласился Маркус.
– И закаляет.
– Говорят.
Но так оно и было, он чувствовал себя прекрасно. Был здоровым, как никогда. Физические нагрузки действовали благотворно, по ночам он спал как камень, и хотя еда у них была никак не haute cuisine, [36] редко когда в жизни она казалась ему такой вкусной. Работа уже не утомляла, как вначале; ему даже казалось, что мускулы прибавили в объёме.
36
Haute cuisine (фр.)– «высокая» кухня; здесь – высшего качества.
Однажды он заговорил с девушкой. Ничего особенного он ей не сказал. Только: «Привет», – когда вошёл, а она скребла в проходе сивую кобылу.
Она улыбнулась. Поощрительно. Волнующе. Вызывающе.
– Что, много возни с конями, а? – продолжил Маркус. Само сказалось. «Что это я такое сморозил!» – мысленно одёрнул он себя, как только эти слова сорвались с языка.
Она улыбнулась.
– Мне нравится.
– Это заметно.
Она, казалось, хотела что-то ответить, но закусила губу и принялась скрести с удвоенной энергией. Она и сама чем-то походила на лошадь. Такая же была… ядрёная. Такая же опасная, размашистая.
«Ладно, – подумал Маркус, так и не дождавшись ответа. – Ну и не надо».
И он занялся коровами, задавая им в ясли сена. Джек за минувшее время уже повысил его настолько, что ему было доверено вычищать из-под коров навоз и подстилать им свежей соломы. Неприятная работа, но ведь кто-то должен её делать. Кто-то делал её и до нефтяного шока. Ведь коровы и раньше не ходили в туалет, а по достижении забойного веса не шагали своим ходом к мяснику.
Никогда прежде он об этом не задумывался. Мясо – это был продукт, запакованный в пластик, снабжённый этикеткой с ценой и сроком годности и выложенный в холодильной витрине. Или кусок мяса просто попадал к нему на стол уже готовым, на тарелке.
Вот ведь, оказывается, ценишь только то, чего уже лишился! Какую же он вёл удобную, приятную, волнующую и привилегированную жизнь, даже не осознавая этого. И был постоянно недоволен своим положением, мечтая о том, как всё будет потом, когда он станет председателем совета директоров. Миллиардером. Обладателем «Феррари», роскошной виллы и собственного самолёта. И чего-то там ещё.
А теперь он был начинающий скотник. От миллионера к посудомойщику, так сказать.
Он управился с коровами и собирался уходить, и тут она его окликнула:
– Эй!
Он остановился.
– Ну?
– Хочешь пойти на обед?
До сих пор на обед Маркус съедал лишь пару бутербродов, прихваченных с собой из дома.
– Да. И куда же?
– В главный дом.
Он понятия не имел, о чём она.
– О'кей. Если ты возьмёшь меня с собой.
Она вышла из лошадиного стойла, заперла его на задвижку и позвала:
– Идём.
Они помыли руки рядышком у длинной стальной раковины. Две тоненькие струйки воды падали в поддон, такие холодные, что мыло толком не мылилось, а руки сразу краснели. Из-за этого у Маркуса, когда они уже отправились, осталось чувство, что от него ещё воняет.
– Как тебя зовут? – спросила она и добавила: – Чтобы я могла тебя представить.
– Марк, – сказал Маркус.
– А меня – Ребекка.
– Красивое имя. – Это вырвалось у него тоже само собой. Рефлекс, наработанный в студенческие времена завязывания знакомств? Нет, тогда не говорили так.
– Тебе нравится? – Она по-настоящему обрадовалась. Они перешли через дорогу и направились к большому дому возле церкви. Несмотря на глубокий снег, они шагали чуть ли не вприпрыжку. – Знаешь, я думаю, ты совсем не такой, как все говорят.
Маркус насторожился.
– Да? А как все говорят?
– Ну, что ты явился на готовое, дом здесь не покупал, ничего не умеешь. И хочешь выжить за наш счёт. Многие считают, что это несправедливо.
Маркус задумался.
– А может, это Божья милость, такое никому не приходит в голову?
Эта мысль, казалось, озадачила её.
– Нет, – засмеялась она.
«Видимо, – подумал Маркус, – все тут ходят в церковь, но лишь делают вид, что веруют».