Вызов врача

Нестерова Наталья Владимировна

Мать уже не походила на растрепанную и раздавленную старушку. Благодаря уколу, питанию или силе воли постепенно обретала прежний вид. По-собачьи преданный и просящий взгляд оставался, но теперь обозначились тревожные морщинки вокруг глаз.

Спросила, нахмурившись:

— Неужели для тебя, Ирина, профессиональное честолюбие важнее человеческой жизни?

Внешние изменения, отметила Ирина, носят характер положительной терапевтической динамики. И говорят они о крепкой психике и телесном здоровье. Как врач Ирина не могла им не радоваться. Как брошенная дочь желала бы продлить мучения подлой матери, которая, ко всему прочему,

еще и упрекать осмеливается.

— Только не вздумай меня воспитывать! — огрызнулась Ирина. — Кто-кто, но не ты! Оставь в покое мое профессиональное честолюбие! Я сделала все, что могла. Верно установила диагноз, затолкнула старичка в больницу. Молодых умирающих не берут, а стариков и подавно. Он им статистику испортит. Кстати, я оказалась у этого больного, потому что задолжала визит, который тебе нанесла Стромынская. Родные могут подать на нее в суд. Но до этого вряд ли дело дойдет. Скорее всего, они рады избавиться от обузы. И чего ты хочешь от меня? Чтобы я слезы лила? Вот это будет действительно непрофессионально. Да, горько, но смерть — атрибут моей профессии. Если я буду рассматривать каждого больного как неповторимый венец мироздания, я так раскачаю свою психику, что никого не смогу лечить. Для меня больной — это комплекс физиологических процессов, в котором произошел сбой. Мне этот сбой необходимо обнаружить и устранить. Причем работать приходится без инструкции производителя.

— Комплекс физиологических процессов, — повторила слова дочери Мария Петровна. — Ты не любишь свою работу? Не вкладываешь в нее душу?

— А какого размера нужно иметь душу, чтобы хоть кусочек вкладывать в каждого больного?

— Душа не буханка хлеба, от нее не отщипывают.

— Но она, как и хлеб, черствеет.

— Ты обо мне?

— У тебя вместо души булыжник, нечему засыхать. А я… После института и ординатуры работала в отделении реанимации. У нас бригада была… С того света тяжелейших больных возвращали… Другие уже давно бы аппараты отключили и на перекур ушли, а мы бились как сумасшедшие. Пять раз за дежурство одежду меняли — промокала насквозь. Второй такой бригады в Москве не было. Но реаниматологи — врачи без больших гонораров. Переведут пациента в общую палату, там родные врачей одарят. Реаниматологов никто в глаза не видит. У всех ребят были жены молодые и дети маленькие. Двое парней ушли в челночный бизнес. Думали — временно, получилось — до сих пор. Торгуют шубами в Лужниках. Один в коммерческой клинике бородавки удаляет. Я перешла в другую больницу, тоже в реанимацию. А там… там как везде. Однажды… жара была страшная. Спрашиваю коллегу: «Есть что-нибудь попить?» А он мне морс клюквенный предлагает. «Сидорову из третьего бокса, — говорит, — родные присылают, а ему уже не до морса, так что пей». Это… этот морс я никогда не забуду…

Ирина замолчала. Вспомнила, как пила морс, взятый у умирающего. Потому что мучила жажда, и на сантименты времени не было — уже ввозили на каталке нового инфарктника. Кисло-сладкий клюквенный морс подействовал на Ирину как мертвая вода — все опротивело. Все — это работа вполсилы, когда не хватает лекарств, ломается оборудование и гибнут люди, которых теоретически могли бы спасти.

— После того морса, — спросила Мария Петровна, — ты в участковые терапевты подалась?

Мать угадала верно. Но Ирина не собиралась подтверждать ее догадки. Да и вообще напрасно разоткровенничалась. Нашла перед кем!

— Все-таки

я верю, что ты очень хороший специалист! — убежденно произнесла Мария Петровна. — Ира, ты знаешь, у меня… у меня…

— Ну, говори! — подтолкнула Ирина. Мария Петровна явно боролась с собой: открывала рот и молчала, разводила руки и соединяла их в замок. Борьба не увенчалась успехом.

— Чепуха! Не обращай внимания! — уныло проговорила Мария Петровна.

— Трусишь? Но я до ночи здесь сидеть не намерена, пока ты созреешь. Да, я знаю, что у тебя нашли рак щитовидной железы.

— Знаешь? Откуда? — изумилась Мария Петровна.

— Не во сне же твои диагнозы увидела! Разговаривала с врачами из ведомственной поликлиники, где ты раньше наблюдалась. Зачем вырвала из медицинской книжки заключение онколога? Ты его уничтожила?

— Нет, спрятала.

— Я все поняла еще час назад. Ты устраиваешь чехарду с врачами, потому что ищешь того, кто мог бы тебя вылечить. Конкурсный отбор на владение секретом врачевания проводишь? Операции смертельно боишься и надеешься на чудо.

— Не к экстрасенсам же мне обращаться. Я в них не верю.

— Веришь. Шиворот-навыворот, но веришь. Ищешь исцелителей среди фельдшеров «Скорой помощи» и участковых терапевтов. Разумная образованная женщина, а ведешь себя как невежественная баба! Отдаешь себе отчет, скольким людям своим мракобесием нервы испортила? Думаешь, твои комплексы у тебя на лбу написаны? Врач видит, что ты блажишь и издеваешься над ним. За что?

— Ладно, не снежные, не растаяли. Конверты с деньгами никому силой не пришлось заталкивать, из рук выхватывали. Та, что в туалете сидела, еще и прибавку за вредность просила. У меня больше не было, так она продуктами взяла.

— Нечего насмехаться над нищетой врачей!

— Не над нищетой их кошельков я насмехаюсь, а над нищетой мозгов.

— У самой от страха смерти мозги набекрень!

— Не боюсь я смерти! Непереносима мысль о беспомощности моего тела, гниющего заживо.

— Нам дела нет, чего ты боишься!

— Нет дела? Ира, скажи, когда ты узнала, что у меня болезнь смертельная, тебе не хотелось… ты не думала ко мне прийти?

— Зачем?

— Действительно, зачем? Я ведь в тайне все держала, словно не опухоль у меня, а срамная болезнь или проказа. Не хотела, чтобы люди относились ко мне с брезгливой жалостью.

— Потому что сама людей презираешь.

— Неправда!

— Правда! Человек больше всего не любит в других собственные недостатки. И меня никогда ты по-настоящему любить не сможешь, потому что я всегда буду напоминать о страшном грехе.

— Это ты у какого-нибудь Фрейда с арктикой вычитала?

— При чем здесь Арктика?

— Арктикой в народе лысину называют. Видишь, как много ты еще не знаешь. И Фрейд тебя всему не научит.

— Твой случай и без Фрейда ясен. На краю жизни хочется обрести покой и прощение.

— Хочется, — кивнула Мария Петровна.

— Вернись к параграфу первому своего устава, — посоветовала Ирина.

— Какого устава?

— По которому ты жила. Параграф первый — у меня нет ребенка. Параграф второй — если ребенок все-таки есть, смотри параграф первый.

— Думаешь, старые анекдоты перефразировать остроумно? Ира, ты сказала про край жизни… Понять чувства человека, который одной ногой в могиле…

— Они мне неинтересны, твои переживания. Но как врач, я должна сказать…