Вызывной канал
Шрифт:
Почему ни одно из четырех евангелий не пишет о том, кто был матерью самой Девы Марии?
"Авраам родил Исаака". Все пророки и святые девы этого грешного мира, все грешники и блудницы, проникли в него через одни и те же ворота: между ног женщины.
Кто шевелится сейчас в твоём вмещающем иные миры животе, жена моя? Благоговейно и осторожно, чтобы не испортить деления тысячелетий на те, что были до того, как ты родила, и те, что последуют после, погружаюсь в тебя, как во вселенную.
Пожалуй, если бы Иосиф всё же был судовым плотником, и вернулся домой всего на полтора месяца между двумя рейсами его галеры в страну Офир, даже Дева Мария не сохранила бы своей непорочности для предъявления акушерам-волхвам при родах.
И спасаться бегством от Ирода, и рожать на скотном дворе в Вифлееме ей тоже пришлось бы одной. Иосиф, бродяга, уже плотничал бы на какой-нибудь римской либурне, везущей шейку лангуста попутным грузом на Формио.
Знаешь что интересно? Ни грозный Отец, ни возлюбивший ближнего Сын в Италии не прижились. Итальянцы, как когда-то к Изиде, и с бедами, и с радостями своими идут только к Деве Марии.
Ты успела на обе свадьбы: роды почти что совпали с защитой диплома. Моя мэм суетилась и бегала, возила тебя, полумёртвую, на такси из роддома: как же — Защита!
Её очень смутил твой ответ на проверенный самохвалебный вопрос:
— Видишь, как хорошо? А через год защищаться? Пелёнки, кормления…
Ты ответила:
— Кто б его защищал уже, — чем лишила её дара речи.
Интересно, смогла бы она затащить твоих преподавателей прямо в родильный покой, если б совпало до часа?
Нет? Ты недооцениваешь мою маму. Как вы уживались на кухне вдвоём?
Как я, сопливый сократ, мудрец по найденной в парте шпаргалке истин, мог считать, что тебе лучше жить с моими родными?
Проходимец с Итаки:
— Ты — жена, и за мною последуешь.
Знаешь, а в те времена, царства были приданым царевен. Женихи состязались в метании диска и в беге, чтобы царство и царская дочь доставались сильнейшему.
Но — последовала. Что получила взамен?
Двадцать лет где-то носит его. Ребёнок растёт, свёкр уж немочен. Всё одна. А свекровь…
Боги, как по-разному даже ждут в разных фазах Селены.
Знаешь, а ведь заносило меня и к Итаке. Остров как остров. Гористый, с красивой долиной, удобной бухтой. Но нет в нём ничего, из-за чего стоило бы бросать берег любвеобильной Каллипсо и отдаваться во власть стихий на плоту.
Разве что эта православная церковь на уступе скалы, над морем. Православные церкви растут на фундаментах древних храмов.
Я знаю теперь, где стояла и смотрела на водную гладь Пенелопа.
Кто-то сказал мне, что это не церковь, а монастырь для вдов моряков, навсегда ушедших в море.
Греки уже знали о том, что люди делятся на живых, на мёртвых, и на тех, что в море.
И я только сейчас понял, что если и есть этот монастырь для вдов погибших, то он должен бы быть только здесь.
Монастыря же для жён тех, кто в море временно, просто нет. И не нужен.
Что болтали досужие греки об этой Мессине? Сцилла с Харибдой! Что бы они тогда сочинили, увидав Ненасытец и Чорторый? Пролив как пролив.
Спартак вполне мог бы переправиться через него на плотах, а не ждать кораблей киликийских пиратов. Или даже использовать как канатную дорогу линию электропередачи, будь среди его рабов хоть один электромеханик.
Но электромеханики, должно быть, были тогда на вес золота. Единственным инженером, имевшим дело с электричеством, и то — атмосферным, был одряхлевший Зевс. По-римски — Юпитер. Он был уже на издыхании. Боги быстро стареют и мрут, когда их не боятся уже даже дети. Недавно, на моей вахте, мы слышали грустные возгласы на берегу:
— Великий Пан умер!
Бедный мой козлоногий божок. Нелегко оставаться в живых, когда вместо наяд повсюду уже — акведуки, и живут в древнеримских хрущобах, никак не уйти огородами от ревнивых мужей.
Любовь к акведукам, похоже, осталась у итальянцев поныне. Там где наши дороги вгрызались бы в скалы, итальянцы мостят эстакады. А сами дороги!.. Русские любят езду? Все наши дороги — сплошной Кэмэл Трофи. Вслед за Гоголем пристраиваюсь к великороссам, и никак не могу глядеть на них не со стороны. Особенно, как и любил "сумасшедший хохол" — с итальянского берега.
Мы стояли под выгрузкой целых пять суток: профсоюзы. Здесь — низко. Грузчику нужно будет нагнуться! Здесь — высоко. Нужен помост. А сейчас — кофи тайм.
Угнетённые пролетарии Запада? Да наш гегемон эти триста тонн шейки лангуста выгружает на промысле восемь часов всего. Правда, вместе с интеллигентской прослойкой. Штурмана и механики не освобождены от зарядки и бодибилдинга сибиряков: в трюмах — минус двадцать.
Пять вечеров итальянские старики в типично грузинских кепках и застёгнутых под ворот рубашках под потрёпанными пиджаками чинно сидели на тротуарах, всяк на своём табурете, и обсуждали, должно быть, до боли знакомое: "Вот при Цезаре…"
Пять вечеров влюблённые парочки не находили более подходящего места для поцелуев, чем напротив нашего трапа. Страстно, по-итальянски. Романтично, наверное: у корабля. Ржавого, как после тысячи месяцев рейса генуэзского галеаса в Святые Земли. На виду у вахтенного, который совета не даст только потому, что латыни матросов не учат.
Пять вечеров я смотрел, как по порту, — и никакой проходной, во зажрались! — идут на ночную рыбалку к волнолому у маяка. Семействами строго: матрона, отец с ребятнёй. С рюкзаками, удилищами, термосами. Будто в джунгли на месяц. Мамаша через час уже спит: тут же, на надувном матрасе, под пледом. Отец удит рыбу. Дети с фонариками ищут крабов.