Взаимоотношения исследовательской и практической психологии
Шрифт:
В то же время, если не «схизис», то, употребляя другой термин Ф. Е. Василюка, «диссоциация» между исследовательской и практической психологией по-прежнему сохраняется. Сообщества психологов-исследователей и психологов-практиков, хотя во многом и пересекаются, в своей основной части достаточно далеки друг от друга. А, главное, практическая психология по-прежнему опирается преимущественно не на то знание, которое генерирует исследовательская психология, использует иной терминологический аппарат, свои объяснительные принципы и т. п. Разобщенность «двух психологий» сохраняется как в когнитивном, относящемся к психологическому знанию, так и в социальном, выражающем состояние психологических сообществ, ракурсах, и пока трудно уловить какие-либо тенденции к радикальному изменению ситуации. При этом наблюдаются рассогласования между ними и в образовательной сфере. Например, выпускники психологических вузов вынуждены в силу существующих образовательных стандартов писать дипломы, представляющие собой мини-диссертации, построенные в соответствии с классическими стандартами академической науки (обзор исследований проблемы, гипотезы, эмпирическое исследование, статический анализ полученных данных и т. д.) и тестирующие их способность заниматься академической наукой, в то время как подавляющая их часть идет в практику и заниматься наукой никогда не будет. А многие из них, получив классическое психологическое образование, затем направляются получать второе образование в учреждения, «доучивающие» в области практической психологии.
Подобная ситуация вызывает неудовлетворенность обеих сторон, причем наиболее заметно ее проявляют представители практической психологии, систематически обвиняющие психологов-исследователей в том, что вырабатываемое ими знание в основном носит «бумажный» характер – научные статьи, книги, диссертации, – и мало полезно или вообще бесполезно для практики. Против этого трудно возразить, поскольку, скажем, главный продукт эмпирических исследований в психологии – коэффициенты корреляций между изучаемыми переменными – действительно очень далек от того, что востребовано практическими психологами. X. Куликан, например, задается вопросом: «Если мы проводим исследование, предполагающее хорошо контролируемые процедуры и точные, количественно определяемые переменные, что рекомендовано в подавляющем большинстве учебников, не получаем ли мы в результате очень ограниченное, часто искусственное и совершенно бесполезное знание о человеческом поведении и опыте?» (Coolican, 1998, р. 170). Данное обстоятельство отмечалось также Р. Харре (Harre, 1981) и многими другими авторами. А М. Бунге констатировал, что «предельная точность, являющаяся целью научного исследования, в большинстве случаев оказывается бессмысленной или даже мешает при практической деятельности» (Bunge, 1967, р. 335).
В то же время уместен вопрос о том, какими должны быть взаимоотношения между практической и академической психологией в идеале, который, как и всякий идеал, в реальности недостижим, но может задавать полезные ориентиры. При этом целесообразно сразу же вынести за скобки вопрос о том, кто – «гора», а кто – «Магомед» и в каком направлении должно строиться взаимодействие между исследовательской и практической психологией: должны ли психологи-практики читать академические журналы, посещать академические конференции, чего они в своем большинстве не делают, и впитывать в практику то знание, которое вырабатывает исследовательская психология, или, наоборот, психологи-исследователи должны быть более чувствительны к запросам психологической практики и производить знание в соответствии с ними. Во втором случае уместно вспомнить Г. П. Щедровицкого, который еще в начале 1980-х годов писал: «Мы уже не можем дальше играть в игру развития научной техники. Теперь требуется другое: вести исследования так, чтобы результаты их внедрялись в практику, чтобы научное исследование было замкнуто с соответствующей техникой и чтобы исследование, техника и практика были завязаны между собой в более сложные организмы» (Щедровицкий, 2007, с. 140).
Наверное, у каждого психолога, озабоченного проблемой взаимоотношения «двух психологий» имеются и свои представления о его идеальной модели. При всем разнообразии этих представлений они, как и многое в психологии, формируются на основе видения психологами ситуации в «благополучных» естественных науках. Например, представления о том, что физики вырабатывают некоторое знание, с помощью которого изобретаются автомобили, самолеты, телевизоры и холодильными, биологи открывают законы, на основе которых медики лечат своих пациентов, открытия химиков тут же ложатся в основу пластмасс и других полимеров и т. п. Но так ли это в действительности, не подменяется ли реальная картина происходящего в естественных науках упрощенными бытовыми представлениями о нем?
Известный социолог науки М. Малки пишет: «Если мы обратимся к релевантным эмпирическим данным, то обнаружим мало указаний на существование явной или тесной связи между фундаментальными научными исследованиями и большей частью технологических разработок» (Малки, 2010, c. 99), считая «проблематичной упрощенную точку зрения, согласно которой передовая технология индустриальных обществ является непосредственным продуктом растущего корпуса фундаментального научного знания» (там же, с. 102). Это выражается, в частности, в минимальном количестве перекрестных ссылок и различии паттернов внутреннего цитирования в научной и технологической литературе: «Насколько можно судить по результатам анализа цитирования, наука обращается к предшествующей науке, а технология – к предшествующей технологии» (там же, с. 100).
Очень поучителен имеющийся опыт анализа взаимодействия фундаментальной науки и разработки прикладных технологий. Так, в начале 1960-х годов под эгидой Консультативного совета по материалам Национальной академии наук США был проведен ряд исследований последних инноваций в области материалов. Эти исследования показали, что во всех рассмотренных случаях инновации не были следствием достижений фундаментальной науки, а непосредственно «вытекали» из предшествующей технологической деятельности (Materials…, 1966). Аналогичные выводы были сделаны инициаторами исследования 84 технологических инноваций, удостоенных в Великобритании Королевской премии: «Мы обращали особое внимание на связь фундаментальной науки с инновацией… То, что нам удалось обнаружить лишь незначительное количество случаев такой связи, тем более удивительно, что мы специально ее искали» (Langrish et al., 1972, p. xii). А Е. Лейтон, обобщивший результаты подобных исследований, пришел к выводу о том, что «прежняя точка зрения, согласно которой фундаментальная наука производит все знание, затем использующееся в технологических разработках, явно не способствует пониманию современной технологии» (Lay-ton, 1978, p. 210).
Исследователи данной проблемы подчеркивают, что взаимодействие фундаментальной науки с практикой строится в соответствии с так называемым принципом «воплощения». Он состоит в том, что новое научное знание «воплощается» в определенной процедуре или некотором устройстве вроде транзистора, которое в дальнейшем используется при производстве новой техники, а ее последующие поколения вырастают не из исходного научного знания, а из внутренней логики развития техники (Малки, 2010). Из науки в практику переносится некоторая фундаментальная идея, которая обретает там свою новую жизнь и развивается в соответствии с запросами самой практики. Много аналогий подобной ситуации можно обнаружить и в психологии. При этом «Всякий раз как фундаментальная наука используется в качестве основания для технологической науки, она требует значительного переформулирования» (там же, с. 102), так что «расхождение языков» академической и практической психологии тоже представляет собой вполне естественное и не специфическое для этой науки явление.
М. Малки идет еще дальше, на ряде примеров показывая, что связь современной технологии не только с фундаментальной, но даже с прикладной наукой, а, стало быть, и с наукой вообще отнюдь не простая. Он пишет: «Даже если мы на время оставим в стороне фундаментальную науку и сосредоточимся на вкладе в технологию прикладной науки, все же представляется сомнительным, что большая часть современной технологии вытекает более или менее непосредственным образом из научного знания» (там же, с. 103). Если бы «схизиса», который так удручает психологов, скажем, сообщества физиков-фундаментальщиков с сообществами конструкторов самолетов, автомобилей, компьютеров не существовало, если бы «фундаментальщики» попутно усовершенствовали все это, а техники параллельно занимались фундаментальной наукой, это выглядело бы очень странно и не пошло бы на пользу ни тем, ни другим. Подобное часто случалось во времена Архимеда или формирования науки Нового времени, но сейчас если и происходит, то в виде исключений из общего правила, диктуемого элементарным разделением труда.
На описанную ситуацию, демонстрирующую неадекватность ожиданий в отношении фундаментальной науки, накладывается их особый характер в нашей стране. «У нас вечно путают чистую науку с прикладной» (цит. по: Пружинин, 2008, с. 113), – писал П. Л. Капица в те годы, когда в нашей стране науку еще чтили и уважали. В частности, академических психологов часто обвиняют в том, что, имея ученые степени и звания, они не способны решать практические проблемы. Это примерно то же, что требовать от биолога умения удалять аппендицит или от физика – чинить телевизоры и холодильники. Подобные неадекватные ожидания предъявляются и к представителям других социогуманитарных наук, в связи с чем социолог М. Задорин подчеркивает: «Строго говоря, настоящий служитель науки никому, кроме Бога и Истины, ничего не должен. Чего, конечно, нельзя сказать о социологеприкладнике» (Задорин, 2007, с. 69).
Еще одно обстоятельство, связанное с подобным кругом проблем и тоже опровергающее распространенный в психологическом сообществе стереотип, состоит в том, что практика вовсе не обязательно является критерием истины, а практическая эффективность представлений, генерируемых практическими психологами, не служит подтверждением их адекватности. М. Малки отмечает: «При рассмотрении тех практических применений, которые действительно вытекают из научных исследований, важно помнить о том, что большая часть (если не все) систем знания дала успешные практические применения – даже такие системы, как вавилонская мифологическая астрономия, общие принципы которой мы теперь считаем явно ложными» (Малки, 2010, с. 103). Здесь уместно провести аналогию с психоанализом. «Явно ложной» эту систему взглядов в психологии не считают, но нередко характеризуют как набор «психотерапевтических мифов» (Петренко, 2007), подчеркивают, что «Большинство современных психологов рассматривают психоанализ как не более чем набор метафор» (Аллахвердов, 2007, с. 191). При этом и сами психоаналитики признают, что «Супер-эго, Ид, Эго, архетипы, маскулинный протест, эго-состояния родителя, ребенка и взрослого – ни одна из этих реалий не существует; все они фикции, все представляют собой психологические конструкты, созданные для нашего семантического комфорта. Они оправдывают свое существование только достоинством объяснительной силы», «все они основываются на воображаемых „как будто“-структурах» (Ялом, 2010, с. 179) [12] . Не пытаясь выстроить аналогию между психоанализом и эзотерикой, все же отметим, что для последней характерно очень похожее отношение к истине: «Если астрологическое, шаманское или магическое объяснение усиливает ощущение власти и ведет к внутренним личностным изменениям, это объяснение имеет право на существование» (там же, с. 180).
12
Очень показательна и полная произвольность психоаналитических интерпретаций сновидений. Приведем лишь один пример: «Последующие несколько ночей Джинни провела, мучаясь ужасными кошмарами:
1) ее рот окрашивался кровью (появление которой связано со страхом вербальной агрессии, причиной этому послужили мироразрушающие фантазии);
2) во время прогулки по пляжу она была смыта огромной волной (страх утратить в группе свою индивидуальность);
3) ее схватили и удерживали несколько мужчин, в то время как терапевт делал операцию на ее мозге; его руками, однако, управляли державшие ее люди (несомненно, указывает на боязнь терапии и терапевта, подавляемого членами группы) (Ялом, 2010, с. 457).
Подобные интерпретации для психологов, не разделяющих позиции психоанализа, действительно выглядят как кошмар. Они изрядно напоминают убежденность современных российских эзотериков, например, в том, что если человеку приснится В. В. Путин, это – к удачному браку. Почему – совершенно непонятно, но это и неважно, главное – чтобы приснился.