Взаимоотношения исследовательской и практической психологии
Шрифт:
Вместе с тем психологическая концепция, имеющая в практической психологии наиболее широкое применение, это, несомненно, психоанализ, а эффективность основанной на нем психологической практики рассматривается как свидетельство его адекватности в качестве теории. Рассматривая подобные случаи, М. Бунге приходит к симптоматичному выводу: «Теории, являются ли они научными или технологическими, сущностными или операционными, проверяются в лаборатории, а не на поле боя, в кабинете врача или на рынке» (Bunge, 1967, р. 336). Что одновременно звучит и как антитеза кондовому марксизму: практика не является критерием истины. Отсюда же можно вывести и ответ на броский тезис Ф. Е. Василюка о том, что «нет ничего теоретичнее хорошей практики», в свою очередь сформулированный как антитеза догмату советских времен: «Нет ничего практичнее хорошей теории». С этим можно согласиться, да и то с оговорками (думается, что хорошая теория все же «теоретичнее» хорошей практики), только в том случае, если онтологическая достоверность теорий не особенно важна.
Уместен и вопрос о том, что вообще представляет собой практика применительно к психологической науке, какова область практических приложений этой дисциплины? Естественно, проще всего на него ответить, указав, что это и есть практическая психология в ее нынешнем виде, и то, чем она занимается, охватывает всю область практического применения психологии. Но так ли это?
Б. Адам и Ю. Ван Лун выделяют три основные функции
13
В то же время существуют и исключения из этого правила. Например, А. Бандура писал: «О ценности теории можно в конечном итоге судить по ее полезности, которая доказывается результативностью методов воздействия на психологические изменения» (Bandura, 1986, р. 4).
14
В частности, третья функция более характерна для политически релевантных теорий, но на ее месте в контексте психологии возникают другие, не менее существенные функции.
С. Московичи, с именем которого принято связывать тезис о том, что психология должна быть социально релевантной наукой, понимал под ее социальной релевантностью гораздо большее, нежели активную вовлеченность в практику (Moscovici, 1972). Социальную релевантность психологии он отождествлял с ее активным участием в решении важнейших социальных проблем, таких как социальное неравенство, политическое насилие, войны, расовые конфликты, а также выполнение ею мировоззренческой функции – выработку и трансляцию в массовое сознание образов общества и происходящего в нем (Idid.). При этом, несмотря на то, что, по словам Г. Башляра, «психология давно перестала быть салонной наукой и превратилась в практику, которой занимаются все» (цит. по: Визгин, 1990, с. 42), Московичи характеризовал уровень социальной релевантности психологии как довольно низкий.
Показательны и другие подобные идеи известных ученых. А. Бандура подчеркивал, что психологическая наука должна участвовать в «изменении функционирования социальной системы» (Bandura, 1973, р. 323). Более локальные, но тоже достаточно существенные социальные задачи ставил перед ней Б. Ф. Скиннер – такие, например, как реформу пенитенциарной системы на основе знания о принципах научения, личности и психопатологии (Skinner, 1978). «Улучшите природу человека, и вы улучшите все», – писал А. Маслоу (цит. по: Хьел, Зиглер, 1997, с. 521). Один из классиков отечественной методологической мысли, Г. П. Щедровицкий, подчеркивал, что «психология – это не наука, но нечто значительно большее: это и некоторое видение мира, т. е. это и весь мир, взятый в определенном повороте, ракурсе» (Щедровицкий, 2007, с. 141) [15] . Ф. Риф подчеркивал, что к середине XX в. доминантным типом западной культуры стал Человек психологический, сменив Человека морального и Человека экономического (См.: Сироткина, Смит, 2006). А М. Розенцвейг в 1990-е годы констатировал: «Сейчас психологическая наука – это часть жизни и культуры во всех индустриальных странах и во многих развивающихся» (Rosenzweig, 1992, p. 82). И не случайно с 1980 по 1991 г. количество психологов в мире удвоилось, главным образом за счет психологов-практиков (Ibid.).
15
Р. Коллигвуд выразил похожую мысль менее лестным для психологии образом, определив ее как «модное наукообразное мошенничество эпохи» (Коллигнвуд, 1980, с. 376), вместе с тем подчеркнув, что «она и есть то знание, которого ищет мир» (там же, с. 376).
Приведенные высказывания не следует воспринимать лишь как «романтические призывы», имеющие отделенное отношение к реальной жизни. Они выражают тот очевидный, но иногда забываемый факт, что в конечном счете главная задача любой социогуманитарной науки состоит в том, чтобы сделать человека и общество лучше, и это – отнюдь не романтическая, а вполне практическая цель, которая придает главный социальный смысл и академической, и практической психологии.
Как с этих позиций выглядит наша отечественная практическая психология? С большим, естественно, огрублением ее можно разделить на две части: 1) ориентированную на интересы конкретных клиентов и 2) удовлетворяющую потребности общества в целом. Конечно, можно задать вопрос «А кто решает, в чем состоят интересы общества?», указать на то, что интересы клиента и интересы общества часто совпадают и т. п. И действительно, скажем, психологи, работающие в таких структурах, как МЧС, оказывая помощь жертвам катастроф и терактов, не только помогают конкретным людям (хотя в данном случае такие люди – не «клиенты» в традиционном смысле этого слова), но и решают важнейшие общесоциальные задачи. Но, например, большая часть нашей коммерческой психологии обслуживает конкретных клиентов с презумпцией о приоритете их интересов и в отсутствие заботы о том, как эти интересы соотносятся с интересами общества. Иногда отчетливо проявляется и конфликт интересов, например, в случае психологов, обслуживающих политиков. В. Е. Семенов задается вопросом: «Ведают ли, что творят, те социальные и политические психологи, которые готовят якобы бизнесменов, якобы лидеров, якобы политиков, якобы победителей? А на самом деле – людей без идеалов и принципов, манипуляторов и шарлатанов» (Семенов, 2007, с. 42). Скорее всего, ведают, но руководствуются характерной для нашего бизнеса формулой «клиент всегда прав». Еще хуже обстоит дело в тех случаях, когда, как в ситуации с С. Захаровым, людей приговаривают к большим срокам тюремного заключения на основе крайне сомнительных показаний детектора лжи (полученных не менее сомнительными в профессиональном плане «полиграфологами») и результатов психологического тестирования, интерпретация которых вызывает полное недоумение.
«Клиент» же академической психологии – это общество в целом, а немалое количество академических психологов, работающих «на себя», принципиально не изменяет ситуацию: наука в любом обществе выполняет существующий в нем социальный заказ, транслируемый в исследовательскую практику через соответствующую сеть институтов, так что психологическая практика в масштабах академической науки соразмерна глобальным психологическим проблемам нашего общества, которыми практическая психология не занимается, что порождает неизбежное расхождение адресатов «двух психологий».
Например, огромное количество жертв ДТП, ежегодное количество которых превышает наши потери в Афганской войне. Общепризнано, что основными причинами являются не только и не столько плохие дороги и автомобили, сколько психологические особенности наших автомобилистов: их повышенная агрессивность, пониженное чувство социальной ответственности, привычка пить за рулем и т. п. Чтобы улучшить ситуацию необходимо, в частности, изменение практики выдачи водительских удостоверений, их лишения, других форм наказания нерадивых водителей, оценки их психологической адекватности и др. То же самое относится к существующим у нас правилам выдачи лицензий на оружие и к другим социальным практикам, оптимизация которых является одной из главных задач психологии (см.: Юревич, 2010). Но подобную задачу вряд ли можно отнести к области собственно практической психологии, поскольку ее решение предполагает анализ ситуации в обществе и нахождение путей ее улучшения, а не работу с теми «клиентами» – индивидуальными или коллективными, с которыми имеют дело психологи-практики [16] . И можно назвать очень много таких общесоциальных задач – от разработки стратегий повышения рождаемости до борьбы с коррупцией и мониторинга законов, которые являются не просто формальными юридическими императивами, а наиболее общими правилами социальной жизни, предполагая активное участие психологов.
16
Справедливости ради отметим, что и практическая психология начинает принимать участие в решении общесоциальных задач. «К примеру, А-группы (группы действия), состоявшие из людей одной профессии, отличались социологической ориентацией и были сфокусированы на проблемах и методах изменения больших социальных систем», – пишет И. Ялом (Ялом, 2010, с. 506). Можно предположить, что подобные тенденции будут нарастать хотя бы потому, что, как отмечает тот же И. Ялом, «подавляющее большинство индивидов страдают общими расстройствами, глубоко укоренившимися в характере современного западного общества» (там же, с. 531), что позволяет сделать очевидный вывод: чтобы преодолеть эти расстройства, «лечить» надо не индивидов, а общество в целом.
Очень важным представляется также участие психологии в решении принципиальных для нашего общества вопросов о том, как следует понимать свободу и в какой мере мы можем себе ее позволить, каким вообще быть этому обществу, какое воздействие на него могут оказать введение прогрессивной школы налогообложения, налога на роскошь и другие меры. Это задачи практические, но не решаемые средствами самой практической психологии, а требующие вмешательства психологов-исследователей.
Подобный социальный заказ психологии как науке и как практике вынуждает скорректировать традиционное противопоставление исследовательской и практической психологии на обоих «полюсах». То, что вторая не является «чисто» практической, имея и исследовательскую составляющую, было показано выше. Но и первая не является «чисто» исследовательской. Фактически любое макропсихологическое (см.: Макропсихология…, 2009) исследование, относящееся к нашему обществу в целом, увенчивается предложениями о том, как его состояние улучшить, что тоже относимо к психологической практике, но к практике общесоциальной. Используя сложившуюся в политологии и в других социогуманитарных науках дифференциацию «малых» и «больших» дел [17] , можно сказать, что в таких случаях психология обращается к «большим» делам. С некоторой долей огрубления можно утверждать и то, что практическая психология преимущественно занимается «малыми» делами на уровне индивидуальных клиентов и социальных групп, а практическая часть исследовательской психологии – «большими», имея более тесное отношение к глобальному социальному заказу. И здесь, скорее, можно констатировать не «схизис», а взаимодополнение, комплементарность «двух психологий», устранение различий между которыми не пошло бы на пользу и им обеим, и нашему обществу.
17
Эта дифференциация, естественно, не означает, что «малые» дела менее важны, чем «большие», она выражает социальный масштаб решаемых проблем.
Взаимодействие исследовательской и практической психологии осложняется тем, что если академическое психологическое сообщество достаточно упорядочено, сосредоточено преимущественно в научно-исследовательских институтах и вузах, организовано в соответствии с существующей там иерархией, то «сообщество» психологов-практиков настолько анархично, что его вообще трудно считать сообществом. Во-первых, оно охватывает не только хорошо организованные государственные структуры (Психологическая служба МЧС, Московская служба психологической помощи населению и др.), но и большое количество всевозможных и слабо взаимодействующих между собой центров, институтов, ассоциаций, в калейдоскопе которых самим практическим психологам трудно разобраться. Причем ведется «статусная война» между такими центрами, проявляющаяся в активном стремлении некоторых из них с помощью пиара и других подобных мер утвердить себя в качестве «главных», «настоящих», «основных», а характерная для нашей практической психологии организационная и статусная неразбериха [18] проявляется и в неуважительном отношении значительной части ее представителей к академической психологии, организованной в соответствии со статусной иерархией. Во-вторых, на ниве практической психологии в нашей стране в отличие от других стран, где эта деятельность упорядочена и лицензирована, подвизается множество личностей, не имеющих полноценного, а иногда и вообще какого-либо психологического образования, и во взаимодействие с академической психологий не вписывающихся по определению [19] . В-третьих, что еще хуже, под «центры» практической психологии закамуфлированы всевозможные секты, колдуны, астрологи (возникла и новая «наука» – астропсихология как гибрид психологии и астрологии), которым следовало бы «взаимодействовать» с прокуратурой, а не с академической наукой. Как пишет И. А. Мироненко, «в борьбу за огромный социальный заказ, относящийся к области гуманитарной психологии, сегодня активно включились представители вне- и околонаучных форм знания: поп- и парапсихология, широко и незаслуженно использующие брэнд психологической науки для продвижения своего товара. На российском рынке они успешно конкурируют с научной психологией» (Мироненко, 2006, с. 167–168). Академическая наука для подобной публики – очень неудобный «свидетель» шарлатанства, способный вывести на чистую воду. В тех же случаях, когда речь идет об организованной части практической психологии, представленной упомянутыми выше психологическими службами, социальных препятствий взаимодействию с академической психологией не возникает.
18
Попыткой ее преодоления является введение в центрах практической психологии таких «должностей», а, следовательно, и статусных позиций, как «тренер» и т. д., унифицировать которые пока не удается.
19
Вообще же людей, претендующих в современной России на статус психологов, можно разделить на 6 основных категорий: 1) «настоящие» психологи, имеющие (но не купившие) диплом об окончании психологического факультета какого-либо из «серьезных» университетов; 2) «обращенные», имеющие непсихологическое образование, но с успехом «натурализовавшиеся» в психологическом сообществе путем многолетней работы в каком-либо психологическом учреждении; 3) субпсихологи (по аналогии с субпродуктами), проучившиеся 5 лет, но в каком-либо «доморощенном» психологическом вузе; 4) «липовые» психологи, получившие «сокращенное» (т. е. неполноценное) психологическое образование путем обучения на соответствующих психологических курсах; 5) самопровозглашенные, вообще не имеющие психологического образования, но провозгласившие себя психологами; 6) эзотерики, позиционирующие себя наряду с магистрами белой и черной магии докторами парапсихологических наук и т. п.