Вздымающийся ад (сборник)
Шрифт:
— Видите ли, дорогой коллега, — осторожно заметил Кребс, — хотя это и любопытно, но, боюсь, недостаточно. Только три фактора из бесконечного множества, сопровождающих каждое преступление. Чтобы продвинуться дальше и добыть доказательства, пригодные для суда, нам нужно гораздо больше.
— Но на этот раз жертва выжила и может навести на след преступника. Разрешите мне этим заняться?
— Я вам дам добрый совет. Действуйте исключительно осторожно, ничего не пропустите, но и ничего не форсируйте, — сказал Кребс, не глядя на подчиненного, немало удивленного этим.
— Но я могу допросить эту Фоглер?
— Это, пожалуйста, оставьте мне, — решил Кребс.
* * *
— Хельга, у кого могут быть спрятаны его заметки? — спросил Вольрих вдову Хайнца Хорстмана.
— Во всяком случае, у меня их нет, — раздраженно ответила та.
Они только что завершили свой «праздник любви», длившийся всю ночь. Хельга еще валялась на раздрызганной постели, Вольрих, стоя в дверях ванной, причесывался расческой Хайнца Хорстмана. До этого он вылил на себя изрядную порцию туалетной воды покойного, чтобы освежиться. Потом оглядел себя в зеркале с самоуверенной ухмылкой победоносного самца и снова повернулся к Хельге.
— Если они попадут в чужие руки, наплачемся мы оба.
— Но у меня только то, что оставалось в квартире, — объяснила Хельга. — Ты же знаешь, последнее время он появлялся здесь только время от времени, переменить белье да поспать пару часов — не со мной, разумеется, — и снова исчезал без единого слова. Работал по большей части в редакции.
— В его письменном столе действительно ничего нет, я все уже просмотрел. — Теперь Вольрих разглядывал в зеркале нагую Хельгу. Выглядела она как слегка помятая кукла. — Говоришь, в основном он работал в редакции? Но куда еще он мог направиться, где еще мог работать и спрятать свои бумаги?
— Ну, у кого–нибудь из друзей.
Вольрих небрежно бросил расческу Хорстмана в раковину и обернулся.
— Разве у Хайнца могли быть друзья? Ты кого–нибудь знаешь?
— Да, он дружил с Лотаром, — ответила Хельга.
— Ты это серьезно? Он мог найти общий язык с Лотаром, самым бездарным писакой в редакции? — Вольрих не мог этого понять. — Ведь это такой никчемный тип! Развлекается тем, что собирает фарфоровые фигурки, игрушки и музыкальные шкатулки!
— Ну, Лотар не так уж плох. Не думай, им случалось вдвоем и погуливать, притом прихватывали каких–нибудь секретарш из вашей редакции. И, как я понимаю, умели тех заговорить и получить все, что хотели.
— Если это так, то худо наше дело, — сказал перепуганный Вольрих. — Нужно что–то предпринимать, и немедленно. Только что?
— Уверена, ты что–нибудь придумаешь, — подбодрила его Хельга.
* * *
Беседа Карла Гольднера с ассистентом фон Готой около четырех часов утра в воскресенье, когда, посетив не менее пяти различных заведений, они бросили якорь в маленьком баре на Бриннерштрассе, неподалеку от «Одеона»:
Гольднер: Что мне еще рассказать, чтобы удовлетворить вашу жажду знаний, многоуважаемый друг? Чем еще может журналист удивить криминалиста? Визитом на спектакль «Комедия дель аморе–2000», в котором наездница принуждает своего жеребца к совокуплению? Или вам больше по душе «Лолита–клаб», куда имеют доступ только члены со своим ключом и где стриптизерка проделывает это с псом?
Фон Гота: Ну вы же — знаете, зачем я здесь, Гольднер.
Гольднер: Да, чтоб меня расспрашивать.
Фон Гота: Не только. Чтобы вы помогли мне разобраться в этих джунглях.
Гольднер: Но вы не хуже меня знаете, что никакое преступление нельзя объяснить единственным мотивом. Оно всегда запутано в густую сеть различнейших причин, позывов и зависимостей. И искать его надо между тягой к успеху и провалом, на грани страстного желания и болезненных извращений или, как в этом случае, в единстве криминальных и сексуальных мотивов.
Фон Гота: Вы имеете в виду Шмельца или Вардайнера?
Гольднер: Возможно, обоих.
* * *
— Хансик, я за тобой послал, чтобы ты мне помог, — около пяти утра жаловался Анатоль Шмельц своему наперснику. — Хочу домой!
— Конечно, хозяин, — заверял его Хесслер. — По какому адресу на этот раз?
— К моей жене, — решил Анатоль. Полностью одетый, он опять лежал на гостиничной постели, словно исчерпав последние силы.
Хансик ничуть не удивился.
— Через четверть часа машина будет подана. Я тем временем уведомлю хозяйку по телефону о вашем приезде.
— Прошу, скажи ей, что мне нехорошо.
До озера Аммер в ранние утренние часы от центра Мюнхена было сорок минут езды. Все это время Шмельц лежал как неживой на заднем сиденье. Встал, когда уже были на месте, на берегу озера у Хершинга. В усадьбу Шмельцев вели декоративные кованые ворота в стиле XVIII века, за которыми видны были густые ряды кустов, вершины деревьев, широченный газон и сама вилла — загородный дом верхнебаварской архитектуры, одним своим видом вызывавший ощущение солидности, безопасности и уюта.
У ворот уже ждала, завернувшись в тяжелую шубу, Генриетта Шмельц. В свете автомобильных фар ее лицо светилось узким белым пятном. Анатоль открыл дверцу и воскликнул:
— И вот я у тебя, где так давно не был!
— Ты, как всегда, вовремя. Мне тоже нужно поговорить с тобой.
* * *
— Я чувствую, наступило затишье перед бурей, — пророческим тоном заявил директор «Мюнхенских вечерних вестей» Бургхаузен.
— У меня голова от забот лопается, как подумаю, что нас ожидает в ближайшие дни, — поддакнул Замхабер, заместитель шеф–редактора.
Они сидели за угловым столиком в подвальчике ресторана «Дунай» и беседовали с глазу на глаз. Была половина шестого утра. Мюнхенские гуляки, захаживавшие с утра пораньше опохмелиться, предпочитали верхние залы.
Бургхаузен продолжал:
— Завтра — нет, собственно, уже сегодня, — ну, в воскресенье вечером в редакции будут готовить номер за понедельник. Меня, к сожалению, не будет, срочно нужно в Гармиш. Там будет заседание кредитного союза, а я — член правления.
Замхабер, чье одутловатое лицо под утро походило на мешок с водой, спросил заискивающим тоном: