Вздымающийся ад (сборник)
Шрифт:
— И что, по–твоему, плохого, что я стараюсь дать ему все, чего недоставало мне в его возрасте?
— Ты знаешь, что он гомосексуалист?
— Ну и что такого? Как будто мы живем в средневековье, — не унимался Шмельц. — И если на то пошло, знаешь, почему, по Фрейду, молодые люди становятся гомосексуалистами? От недостатка материнской любви!
— Знаю, ты способен на любую гадость. Взялся за Фрейда, которого в жизни не читал, лишь был бы повод меня упрекнуть. Измышляешь одну ложь за другой и пытаешься разыграть свой обычный номер — роль милого, заботливого и порядочного человека, которого никто не понимает и каждый старается обидеть!
— Я всегда старался…
— А я, Анатоль, не понимаю, как я могла столько лет сносить эти твои надутые фразы и позы, за которыми ты скрывал свои равнодушие и пустоту. Но теперь с этим будет покончено. Из–за Амадея!
— А как это ты конкретно представляешь? — осторожно поинтересовался Анатоль.
. — Поручу своему поверенному подать ходатайство о разводе, — спокойно сказала она, — и буду настаивать на твоей вине. Потому что только так Амадея присудят мне…
— Но, Генриетта, это же абсурд! Парню восемнадцать лет, и он сам может решить, с кем желает жить. И сразу могу тебя заверить — решит он в мою пользу. И кроме того, как ты собираешься в суде доказывать мою вину?
— В моем распоряжении достаточно доказательств. Я собирала их постепенно.
— Откуда?
— От одного из редких настоящих друзей, от Хайнца Хорстмана.
— А ты знаешь, что он погиб? — Шмельц прикрыл глаза.
— Нет! — в ужасе воскликнула она. — Это невозможно!
— Он мертв, — повторил Анатоль, не подавая вида, что его взяла. — Попал под машину. Говорят, несчастный случай.
— Послушай, Анатоль, — после долгого молчания заметила Генриетта. — Ведь смерть Хорстмана…
— Мне очень жаль его, — торопливо перебил Шмельц. — Он был лучшим репортером и моим другом!
— Каким там другом! — тихо сказала она. — Тебя он презирал!
— Меня презирают все кому не лень, ты в том числе, — поморщился он.
— У Хорстмана была одна цель — рассказать всю правду о тебе. О твоей низости и продажности. И делал он это не только ради меня. Если кто и был по–настоящему тебе опасен — так это он!
— Не вздумай говорить кому–нибудь об этом! — вскричал Шмельц, едва не становясь на колени. — Тебе и в голову такое не должно приходить!
— Я говорю только то, что думаю, — заявила его жена. — Я тебя знаю. Если кому–то и на пользу смерть Хорстмана, так это в первую очередь тебе!
Глава V
Мюнхен воскресным вечером. Зима понемногу идет к концу, мороз стоит уже только в горах, над городом нависли тяжелые серые тучи. Идет снег с дождем.
Тихо и спокойно в Швабинге. Кажется, всех утомил безудержный ночной разгул. С вокзала постепенно расползлись последние пьяницы, закрытые забегаловки выдыхают на улицу тяжелый перегар.
На масленицу в воскресенье приличные граждане отсыпаются. Кто–то уехал в горы и там теперь зевает в очередях на подъемник. Редкие ханжи выбрались на раннюю мессу в полупустых кирхах.
Центр города словно вымер — на улицах ни души, только тысячи припаркованных машин (один бывший мюнхенский бургомистр сдержанно назвал их «жестяными священными коровами нашей цивилизации»). Впечатление вымершего города усиливается тем, что, кроме священников, мусорщиков, нескольких торговцев съестным и аварийных служб, никто не работает. В полной боевой готовности только полиция, особенно криминальная.
В здании полицай–президиума, в одном из множества кабинетов третьего этажа, завершал свои дела комиссар Циммерман. Ровно в девять он встретился с ближайшим помощником инспектором Фельдером, чтобы обсудить достигнутые результаты в расследовании смерти Хорстмана. Фельдер к этой встрече приготовил все бумаги. В папке «А» — рапорты с места происшествия, материалы о жертве, свидетелях и собранных на тот момент вещественных доказательствах. Папка «В» предназначалась для грядущих следственных действий: протоколов обысков, списков конфискованных вещей, ордеров на арест. Но пока что она была пуста. В папке «С» — список подозреваемых и план дальнейших действий. После двадцати четырех часов работы в папке лежало с полсотни листов. В папке «Д», предназначенной для материалов вспомогательных расследований, тоже почти ничего не было. И, наконец, папка «Е», где должны были храниться материалы средств массовой информации, телефонограммы и прочая текущая корреспонденция, тоже оставалась пустой.
Фельдер заметил:
— Мне кажется, пока мы чертовски мало знаем.
* * *
Полицай–президиум, 9.38. Разговор советника Хедриха с комиссаром Циммерманом:
Хедрих: Ночь прошла относительно спокойно.
Циммерман: Да, ничего существенного не произошло.
Хедрих: Как продвигается дело Хорстмана?
Циммерман: Не очень. Но одно мне ясно: искать нужно в таких местах, где кишат фраки и белые бабочки.
Хедрих: Значит, в ближайшее время вам понадобятся люди.
Циммерман: Пока еще нет, постараемся справиться сами. Но вот в таких случаях всегда предпочтительно обойтись без лишней спешки. Или на нас кто–то давит?
Хедрих: Угадали. И не кто иной, как генеральный прокурор доктор Гляйхер. И от него не избавиться.
Циммерман: Переправьте его на меня.
Хедрих: Милый Циммерман, я давно это сделал. Но когда он до вас доберется, вам или кому вы там поручите, придется рассказать все, что он захочет. А вы знаете — хочет он всегда слишком многого.
Циммерман (без особого восторга): Как–нибудь справлюсь.
* * *
Разговор комиссара Кребса с инспектором Михельсдорфом. 9.57:
Михельсдорф: Вот данные по Хелен Фоглер, частично — из нашей картотеки, но с новыми дополнениями. Хотите послушать?
Кребс: Будьте любезны.
Михельсдорф: Хелен Фоглер, двадцать пять лет, отец — чиновник управления шоссейных дорог в Мюнхене, мать умерла при родах. Воспитывалась у тетки, сестры отца. Закончила частную церковную школу с приличными оценками почти по всем предметам, кроме математики, физики и химии. В шестнадцать забеременела. И повела себя довольно необычно. Отказалась назвать отца ребенка, как ее ни уговаривали, — ведь было подозрение на изнасилование. Вкупе со слабым здоровьем это было бы достаточным основанием для оправданного и вполне легального аборта. Но она оставила ребенка, настаивая, что вырастит Сабину одна. Попыталась подыскать работу на неполный день. Отец помогал ей по мере сил. До сих пор она получает от него каждый месяц полторы–две сотни марок. Работала продавщицей в универмаге, билетершей в кино, официанткой в нескольких ресторанах и ночных клубах. И при случае подрабатывала проституцией.