Вздымающийся ад (сборник)
Шрифт:
— Ну тут я с тобой не согласен! — возразил Циммерман, наливая пиво себе и сыну. — Вполне возможно, что мир меняется снаружи, что шар земной еще гуще зарастает сплетениями дорог, что башни из бетона и стекла совсем закроют горизонт, что полчища автомобилей заполнят все уголки планеты. Но разве изменится человек? Станет ли он другим? Что будет с ним, со всеми его сильными и слабыми сторонами?
— Придется тоже измениться, научиться иначе мыслить и действовать, если захочет выжить — придется без разговоров подчиняться прогрессу, и вообще…
— Люди не меняются, — грустно заметил Циммерман. — Их не изменили три тысячелетия нашей цивилизации. По своей работе я знаю одно: в любые времена люди убивали друг друга по все тем же причинам и все с той же жестокостью.
— Ты мыслишь только с точки зрения преступлений и трупов и иначе уже не способен. — Сын сказал это почти сочувственно.
— Трупы, мой милый, — это та реальность, которая больше всего доказывает абсурдность жизни в нашем мире. Ведь убийства — результат поступков людей, живущих среди нас.
— Это мнение полицейского, — презрительно и непреклонно заявил Манфред, — которое я не могу принять, хотя этот полицейский — мой отец.
* * *
Петер Вардайнер поглощал устрицы, поставленные фирмой «Боттнер», — отборные экземпляры, не слишком крупные, но чудные на вкус. Не то чтобы он слишком наслаждался лакомством — его меню составляла фрау Сузанна, следившая, чтобы он не растолстел и не перегружал сердце. А устрицы, она считала, прекрасно усваиваются, содержат много фосфора и улучшают кровообращение.
— Иногда я себя спрашиваю, почему ты со мной так позишься? Особенно последнее время?
— Можешь выбрать любое объяснение, например, что я тебя люблю.
— Если бы я мог все объяснить этим… — с некоторым усилием усмехнулся Вардайнер. — Только что–то мне мешает. Был же некий Хайнц Хорстман…
— Но, Петер, он–то тут при чем?
— При том, что смог собрать множество материалов, Сузи, и о тебе тоже. В связи со Шмельцем. Ты об этом не знала?
* * *
Воскресным утром редактор Лотар никак не мог расстаться с секретаршей Марией Антонией Бауэр. Весьма скудно одетые, они сидели, прижавшись друг к другу, в огромном кресле, наслаждаясь завтраком, который любовно приготовил Лотар.
Мария Антония, она же Тони, попивала убийственной крепости кофе.
— Боюсь, он наделает нам неприятностей.
— Ну, тут и мы можем задать им жару. Они даже понятия не имеют как!
— Но у них больше возможностей!
— Это только так кажется, — беззаботно махнул рукой Лотар. — Просто они воспользуются тем, что мы на них работаем. Но выгнать нас можно только раз, да и то вряд ли они решатся.
— Ну да, надейся, — скептически фыркнула Тони.
— Знаешь, этот Вольрих, как охотничий пес, должен был пронюхать, где бумаги, которые собрал Хорстман. Думали, они у меня. Но где они на самом деле — моя забота. Что касается тебя, стой на своем: Хорстмана ты практически не знала, его у меня никогда не видела и даже не знала, что мы были друзьями. Ты просто спишь со мной — и все. Ни слова больше. Остальное я беру на себя.
* * *
Беседа ассистента фон Готы с греческим журналистом Василисом В., происшедшая во время командировки фон Готы в Афины:
Василис В.: Я говорю немного по–немецки, поэтому время от времени подрабатываю гидом с немецкими туристами. Одним из них был и Хорстман. Но он оставил неприятное впечатление. Совсем не интересовался, как остальные, нашими памятниками истории и культуры, не замечал успехов, которых наши власти добились в последнее время. Зато с удовольствием раскапывал отдельные недостатки, хотя, понятно, это были единичные и нетипичные явления. Поскольку я в известной мере отвечал за его поведение, меня, конечно, беспокоил его подход к изучению Греции.
Фон Гота: Вы сообщали об этом куда–нибудь?
Василис В.: Ну что вы! Я только предупреждал Хорстмана. Еще я высказал свое беспокойство доктору Шмельцу, начальнику Хорстмана, который в то время совершенно случайно тоже оказался в Афинах. Но он, в отличие от Хорстмана, находился у нас по чисто личным мотивам.
Фон Гота: Таким мотивом, очевидно, была Мария К.?
Василис В.: На это и вам ответить не могу. Но уверяю, Хорстман сумел за короткий срок устроить жуткий скандал.
Фон Гота: Хорстмана арестовала ваша полиция… Кто ее вызвал?
Василис В.: Во всяком случае, не я.
Фон Гота: А кто тогда? Мария К. или сам доктор Шмельц?
Василис В.: Не знаю.
Фон Гота: Но вы не исключаете, что тут замешан доктор Шмельц и что ему удалось с помощью греческой полиции обезвредить Хорстмана в Афинах?
Василис В.: Послушайте, я не сумасшедший. Жить мне еще не надоело, и корчить из себя героя не хочу. Так что не ждите от меня ответов на подобные вопросы.
* * *
Вначале комиссару Кребсу пришлось помочь Сабине с уроками. Только потом она позволила ему, и то в знак благодарности, нарисовать флюоресцентной краской несколько кругов в альбоме для рисования.
— Хорошо у вас получается, — признала Сабина.
— Я рад, что тебе нравится.
— Я люблю, когда кто–нибудь со мной занимается, — неожиданно серьезно сказала Сабина, — только у мамы для меня вечно нет времени.
Хелен Фоглер тем временем встала, вымыла лицо холодной водой, причесалась и надела простое платье. Теперь она выглядела приличной и привлекательной молодой матерью, живущей в нормальном ухоженном доме.
— Оставляю вас одних, — заявила Сабина, когда мать вошла в комнату, — а я пока нарисую что–нибудь для комиссара Кребса. Наверное, деревенский домик с садиком, с коровой и собачкой. — И она исчезла.
Хелен подсела к Кребсу.
— Поймите меня правильно. Я никогда не приводила домой никого из… из клиентов. Из–за Сабины.
— Я вас об этом не спрашиваю, — возразил Кребс.
— Неважно, я все равно думала о ваших словах. Вам нужно одно: чтобы я вам рассказала все подробности о человеке, напавшем на меня.
— Вы правы, мне хотелось бы этого.
— Но тем самым я дала бы вам в руки улики на человека, который способен на все. Могу себе представить: вначале меня допрашивают в полиции, потом я — свидетель в суде… Это уничтожит меня, и Сабине тоже ничего хорошего не сулит. Или считаете, я не права?