Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру
Шрифт:
– Ну, вы это. мне поменьше. я уже подгорчился, - он не просто «подгорчился», а был уже почти совсем никакой. Встал он часа за два до нас, - Ну, что пошли что ль?
– Подожди, мы еще по одной, - Акимыч налил только нам, отца пропустил, - А кто резать то будет?
– Кто, кто? Я. Я лучший резак по деревне, - старик пьяно расхвастался.
– Ивану я резал, Манька всегда зовет.
– Он начал загибать пальцы, считая, кому он бычков резал.
– А как его резать-то?
– это уже я влез в их переговоры, - Акимыч, ты сам-то хоть раз резал?
– He-а. Хрена ли там резать? Подошел сзади и топором между ушей.
– Обухом?
– Нет - острием, с одного удара падает мертвым.
–
– это опять встрял его отец.
Мы еще тяпнули по одной, заниматься таким делом на трезвую голову было чересчур муторно, и вышли на двор. Бычок оказался совсем не теленком, а скорей уже быком. Все заняли места по заранее разработанной диспозиции. Акимыч привязал быка к столбу и держал его на короткой веревке, я встал чуть в стороне с ружьем, заряженным пулями, на всякий случай.
Старик, слегка покачиваясь, зашел сзади размахнулся топором и ударил, но не попал. Первым ударом он отрубил быку ухо, после второго удара топор, скользнув по голове быка, выскочил у него из рук и полетел в Акимыча, хорошо не задел. Бык заволновался, почуяв неладное, и чем бы всё закончилось неясно, если б Акимыч не схватил топор. Он зашел как надо, резко и точно ударил бычку в мозжечок. Бык, действительно, упал сразу и больше не шевелился.
Потом были хлопоты со снятием шкуры, жареная печенка и опять водка, водка. Не в состоянии больше этого выносить, я ночью поднял Акимыча, и мы уехали в Москву. Из-за спешки произошла накладочка, мы увезли мясо, почти ничего не оставив старику. До райцентра я еле доехал. Я был откровенно пьяным. ГАИ я не боялся, в левом кармане куртки у меня лежали деньги, за которые можно было купить всё Тамбовское управление. Я боялся заснуть и уехать с дороги. В райцентре мы заехали к тетке Акимыча, и я отказался ехать дальше, лег на диванчик и заснул.
Проснулся я от ощущения, что на меня кто-то внимательно смотрит, открыл глаза и, действительно, какая-то тень мелькнула в дверях и закрыла эту дверь за собой, но я четко видел глаза этой тени. За дверью было какое-то шевеление и шепот. Я встал с дивана. Дверь опять приоткрылась и тут же захлопнулась опять. Когда я вышел в коридор,
Акимыч выпроваживал каких-то женщин.
Что оказалось? Под утро по райцентру прошел слух, что здесь ночуют настоящие кооператоры. Стал собираться народ. Акимыч не спал, пришедшие его узнали и обратились с ходатайством - посмотреть бы как они выглядят, кооператоры. Он им сказал, мол, смотрите на меня. Но это пришедших не удовлетворило, какой же ты кооператор? нет, ты нам настоящего покажи. И бедный Акимыч не в состоянии отказать землякам, пропускал их по одному в мою комнату, хорошо хоть билеты не продавал.
Когда мы садились в машину кое-кто еще подглядывал из-за угла.
14. Новая фабрика
А кооператором мне быть здорово прискучило, даже называясь генеральным директором МПО. Мое заведение всё равно все считали кооперативом и даже отношения работников, единожды заведенные когда-то, оставались такими же. И тут появился Марк. Он, собственно, никуда не пропадал, мы с ним общались периодически. Но сейчас он пришел с конкретным предложением, как представитель советско-австрийского СП.
Это СП было только что создано из группы бывших работников системы вторсырья с одной стороны, и некоего Эдика, австрийского бизнесмена советского происхождения, с другой стороны. Генеральным директором у них был Моня, через год после нас окончивший нашу кафедру. Заведовал бухгалтерией там Дядькин, которого я порекомендовал им несколько ранее.
Австриец Эдик был в приятельских отношениях с руководством Южного исполкома в Москве и быстренько приобрел хорошее помещение под офис и целый особняк на Тульской. Его главной целью была поставка текстильного сырья на Запад по бросовым ценам или, по возможности, совсем бесплатно. Это был откровенный жулик, наглый и безжалостный. Из-за него предисполкома сел в тюрьму, убили одного известного таджика, которому он не оплатил поставку хлопка. Его самого в последний его приезд в Москву обстреляли на выходе из ресторана, он, правда, умудрился ускользнуть. Но это было потом, а тогда всё еще выглядело достаточно прилично. Эдик обещался в обмен на поставку вторсырья купить и прислать в Москву любое производственное оборудование. Ребята, зная, что я на списанном оборудовании умудряюсь получать неплохую прибыль, обратились ко мне за помощью, чтобы я организовал им рентабельное производство.
Разговор в более серьёзном виде, чем простой трёп с Марком, предстоял длинный, и я, убивая двух зайцев, поехал с ними в Волгоград. Мне нужно было кое-что на Химкомбинате, заодно можно было увидеть, на что ребята реально способны, и потом спокойно обсудить все проблемы.
Директор Химкомбината встретил нас с распростертыми объятьями, поселил в отдельном коттедже на берегу Волги и, вечером, сам пришел к нам пьянствовать и играть в преферанс. Уже поздно ночью, когда уже сил не было, казалось, что-либо пить, есть и даже шевелиться, появился его зам, только что прилетевший из Грузии. Он привез грузинской выпивки, бастурмы, сыра и полный чемодан свежей зелени. Гулянка продолжилась до утра. Особенно мне запомнилась сочная, сильно пахучая кинза из его чемодана. С этой ночи я стал любить кинзу, которую до этого на дух не воспринимал.
Свои вопросы на комбинате я решил, походя, но главное, директор комбината подписал с ребятами контракт на отправку в Австрию всех своих отходов производства, а Эдик подтвердил, что поставит на вырученные деньги оборудование, из которого треть будет поставлена в Волгоград, остальное в Москву.
Всё шло одно к одному в наметившуюся сторону. По возвращении, в первый же день, я встретил на Подмосковной фабрике замдиректора профсоюзной швейной фабрики, который ни с того, ни с сего, вдруг, пожаловался мне, что у них простаивает прекрасное производственное помещение в центре Москвы. Что оставалось делать? Я поехал к директору профсоюзной фабрики, посмотрел помещение, договорился об условиях аренды и уехал опять на Московское море, на охотбазу, считать бизнес-план по созданию нового производства.
Помещение, предложенное мне профсоюзниками, было их первоначальным основным зданием. Располагалось оно на Пресне, рядом с трамвайным депо. Потом они переехали в новое, между Беговой и Полежаевской, а старое здание, распоряжением исполкома
Моссовета им велено было передать трамвайщикам. Съехать окончательно у них никак не получалось - они не могли перевести на новую территорию красильный цех. Трамвайщикам тоже не особенно горело. Дело тянулось к тому моменту уже лет десять. Решив, что неизвестно, кто раньше сдохнет, ишак или падишах, мы решили рискнуть. И рискнули не зря - я проработал там до 1994 года и ушел по другим причинам.
Совместными усилиями мы сделали прекрасный ремонт. Фабрика получилась в стиле образцово-показательного советского предприятия. Стены в цехах были отделаны декоративными панелями, а полы, вообще, из мраморной крошки.
За оборудованием я сам поехал на завод в Чехословакию. Мне нужно было дать им специальный заказ, машины мне были нужны особой модификации. Я еще на трикотажке пробовал сделать на чулочном автомате лосины, которые тогда входили в моду. Это было не так просто, но я дал заводу свои требования к машине, чем здорово облегчил себе жизнь. Усилия стоили того - я стал первым, кто начал делать лосины в промышленных масштабах дешевым способом. Рентабельность производства по ним у меня была выше 500%.