Взгляд на жизнь с другой стороны. Ближе к вечеру
Шрифт:
Выглядело это так:
Мы с Петровичем пили минералку в открытом кафе на улице и ждали назначенной встречи. Подъезжает черный Мерседес последней модели, из него выходит гламурная девушка в очень дорогой коротенькой шубке и развинченный молодой человек, полукавказской наружности с плотной щетиной на лице. Он ведет себя, как паж с правом голоса, подставляет стул даме. Та садится, не глядя, уверенная, что стул будет именно там, где опустится её аппетитная попка, небрежно бросает на стол телефон в золотом корпусе с камушками и тут же начинает разговор.
Разговор небрежный с полунамеками.
Так фальшивомонетчики иногда попадаются на слишком высоком качестве, гораздо лучше государственного.
На этом Мерседесе мы поехали в Красную Поляну, там нам показывали участки земли. Всё это выглядело очень красиво и солидно, но во всем была еле заметная, но явственная для меня фальшь. В машине молодые люди всё время трещали между собой, лишь иногда относясь к нам, но вся их словесная река явственно была нацелена на эпатаж богатых каплунов-нефтедобытчиков или других каких нуворишей. Каких только имен они не упоминали, с кем они только вчера или неделю назад не гуляли-веселились или имели деловые контакты. И чем больше лилось слов, тем меньше я им верил, хоть и подыгрывал периодически. Но почему администрация гарантирует их честность? Я так этого и не понял.
Приехав в Москву, я почти сразу съездил на Лубянку к Бойцу, своему старому другу.
Мы дружили с ним давным-давно, я его не упоминал напрямую в этих записках, потому что он действительно Боец - боец невидимого фронта. А раз уж не видимый, значит невидимый. Я ему помогал выжить в начале девяностых, когда он был просто майором, а когда он стал майором с приставкой - он мне помогал, но дело не в этом, гораздо чаще мы с ним встречаемся за столом или на рыбалке, чем по сколько-нибудь деловым причинам. Наши друзья - это наша судьба, и для меня лично душевные отношения были всегда выше материальных.
Боец в течение десяти минут объяснил мне, что это всё жульничество, потому что федеральный центр наложил табу на земельные сделки в этом месте, но даже он не смог объяснить, в чем это жульничество состоит и почему местная администрация готова оформить сделку. Умом Россию не понять.
Я уже забыл об этих жуликах, когда они меня нашли сами. Я им высказал своё «фи», но они нисколько не смутились, сказали, что всё это ерунда, не стоящая воспоминаний. Теперь я уже общался не со смазливой девочкой, а гораздо выше. Их главный мне чем-то напомнил Вора в законе, о котором я рассказывал раньше, только с кавказским акцентом.
Встречу они назначили в дорогом казино на Таганке. Теперь им нужно было купить старый профсоюзный пансионат то ли в Пятигорске, то ли в Кисловодске, не помню точно. И не помню, почему они решили, что я могу им помочь в этом, но я действительно мог. Мог организовать через Госдуму звоночек и договориться о встрече с профсоюзным Боссом. Мог напомнить ему о нашей с ним договоренности. Быть уверенным на сто процентов никогда нельзя, но попробовать сделать это, было вполне возможно. Тем более что за одну только резолюцию Босса на письме мне предложили три миллиона долларов.
Вы не поверите, но я думал примерно с неделю и отказался.
Как булгаковский управдом, я видел, что, не смотря на солидность предложения, во всем этом деле была какая-то вопиющая несолидность, непонятность и необъяснимость. Я видимо, безнадежно отстал от этой жизни, и решил окончательно прекратить остапствовать. Сослался на болезнь и категорически отказался.
11. Базар-вокзал
А болезнь уже сжимала горло. Я не мог уже даже гулять по дорожке вдоль деревни -через сто-двести шагов начинало болеть сердце. Я не собирался ничего предпринимать -будь, что будет. Смерти я сейчас не боюсь в результате определенных знаний, но и тогда не боялся нисколько. Эта небоязнь базировалась на простом логическом рассуждении:
Конец жизни закономерен и неизбежен, и за пределами жизни возможны лишь два варианта:
В первом варианте, после смерти есть жизнь - продолжение жизни в другом состоянии, о котором толкуют разные религии и верования. В этом случае бояться нечего просто по определению.
Во втором, материалистическом - смерть есть полное уничтожение сознания, а вместе с ним и памяти, сопутствующей ему. А память это самое главное. Если память не сохраняется, то и заботиться не о чем. Когда память прекратилась, то уже совершенно всё равно, сколько ты прожил и жил ли вообще. Результат один и тот же - ноль без палочки.
Я реально мог умереть в любой момент. Как я потом узнал, у меня начал закупоривать второй коронарный сосуд. Еще чуть-чуть и был бы третий инфаркт, и смерть.
Спас тогда меня от смерти Марк, тоже инфарктник со стажем. Он гостил у меня ближе к весне. Обозвал меня троглодитом и варваром, сказал, что нужно обращаться к врачам и, на следующий же день созвонился со своим врачом и назначил день, когда я должен был явиться на обследование.
На оформление документов ушло не меньше месяца. И наконец, теплым весенним солнечным днем жена сдала меня в больницу, зажатую между старыми домами кривого московского переулка. В больничных порядках есть своеобразное успокоение, меня только немного раздражал полный запрет на курение.
Сейчас есть замечательный, в принципе, метод лечения моей болезни. Суть его состоит в том, что по артериям вводят в сердце инструменты и чистят коронарные сосуды или вставляют туда расширители. Меня за два дня подготовили к операции. Всё было бы вообще замечательно, если б не медсестра-садистка. Я видно, совсем не в её вкусе или настроение у неё было соответствующее, но она сначала проколола мне обе вены и сказала, что не может взять крови (всего-то нужно было взять 10—15 граммов). Потом она проткнула в трех местах сосуды на внешней стороне кисти руки. Это было очень больно, но я сидел и улыбался, не желая доставить ей удовольствие. Даже жаловаться на неё не стал, хотя мог бы.