Взгляд василиска
Шрифт:
– Кто это писал? – Спросил старик, откладывая в сторону прочитанную записку.
"Искренность – лучшая политика", – решил Вадим.
– Полковник Шуг, – сказал он вслух.
– Да, – кивнул Стеймацкий, легонько барабаня длинными темными пальцами по столешнице. – Возможно…
Создавалось впечатление, что старый профессор сомневается, стоит ли раскрывать "врачебную тайну", пусть даже и перед коллегой.
"И то верно, – сообразил вдруг Вадим. – Он же не знает фамилии раненого".
– Дело в том, Николай Евграфович, что тем войсковым старшиной был я.
– Не может быть! – Желтоватое худое лицо Стеймацкого, изрезанное морщинами и покрытое
– Вы только не волнуйтесь так, – попросил он. – Может быть, воды принести? Или валериановых капель?
– Не надо, – хрипло ответил старик и, вытащив из кармана железную капсулу упаковки валидола, попробовал отвинтить крышку, но пальцы его не слушались.
– Дайте мне, – Вадим забрал у него капсулу, быстро свинтил крышечку и вытряхнул на ладонь старика таблетку. – Вот.
– Вы уверены? – Спросил Стеймацкий, отправив валидол под язык. – Я имею в виду, вы точно знаете, что это были вы? Никакой ошибки?
– Я. – Развел руками Вадим, как бы показывая, что и хотел бы, чтобы это было не так, но куда денешься.
– И куда же вас забрали? – Подозрительно прищурившись, спросил Стеймацкий.
– Вот это, собственно, я и пытаюсь теперь выяснить.
– Выяснить, – повторил за ним профессор, рассматривая Реутова исподлобья совершенно больными глазами.
– Выяснить… – Он тяжело поднялся из своего кресла и, по-стариковски шаркая ногами, прошел к одному из книжных шкафов, целиком скрывавших стены его кабинета. – Выяснить…
Стеймацкий еще раза три повторил это слово, как будто оно помогало ему искать внутри до отказа забитого книгами и папками с бумагами шкафа какую-то вещь, а, скорее всего, какой-то связанный с темой разговора документ. Вадим не вмешивался. Он сидел на своем гостевом стуле, едва ли не затаив дыхание, и молился богу, в которого, на самом деле, никогда не верил, чтобы старик, в конце концов, нашел то, что ищет.
– Ага, – неожиданно довольным голосом сообщил Стеймацкий, вынимая из толстой картонной папки тоненькую пачку бумаг, схваченных обыкновенной аптекарской резинкой. – Нуте-с, нуте-с, посмотрим.
Он оставил развязанную папку на выдвижной столешнице секретера, и, не закрыв шкаф, начав просматривать бумаги, показавшиеся Вадиму похожими на страницы истории болезни.
– Так, – сказал старый профессор, возвратившись, наконец, к столу, и снова устраиваясь в кресле. Бумаги он при этом по-прежнему держал в руках, продолжая их время от времени перелистовать. – Любопытно.
Стеймацкий кивнул, как бы подтверждая правильность какой-то своей мысли, и, отложив разномастные, но одинаково выцветшие листы скверной бумаги, на которой писали когда-то фронтовые лекари, в сторону, туда же, где уже лежала "записка Шуга", посмотрел на Реутова.
– Знаете, Вадим Борисович, я ведь, грешным делом, боялся, что деменция [52] у меня развивается. Возраст, сами понимаете, память опять же… Но вот, оказывается, не совсем еще в маразм впал. Помню!
52
Деменция( лат. dementia) – приобретённое слабоумие, стойкое снижение познавательной деятельности с утратой в той или иной степени ранее усвоенных знаний и практических навыков и затруднением или невозможностью приобретения новых.
Он даже улыбнулся, произнося эти слова, но, на взгляд Реутова, улыбка у Стеймацкого получилась не искренняя, и взгляд "больных" глаз совершенно не изменился.
– По последним данным, – осторожно сказал Реутов, просто чтобы разрядить обстановку. – Активная интеллектуальная деятельность препятствует развитию деменции.
– Это статистика, – махнул рукой Стеймацкий. – И много вам будет счастья, Вадим Борисович, если вы вдруг не попадете в те самые 15 или 20 процентов счастливцев? Я вам таких статистических казусов, если пожелаете, сколько угодно могу предложить, да толку что? Вы ведь Нуриева, Святослава Аликперовича, знаете?
– Лично не знаю, – ответил, несколько растерявшийся от этого вопроса, Реутов. – Видел, кажется, пару раз. А что?
– А то, что он как-то сказал во время лекции о вреде алкоголя, что, на самом деле, процентов пятнадцать мужчин, относящихся к кавказской расе, [53] могут совершенно безболезненно для своего здоровья пить водку хоть литрами. Беда в том, что иди, знай, к какой группе относишься именно ты. К этим пресловутым пятнадцати процентам, или к другим восьмидесяти пяти?
53
Кавказская раса, в классификации немецкого анатома и антрополога Н. Блуменбаха (1776) – большая раса, соответствующая европеоидной расе.
– Любопытно, – улыбнулся Реутов, которому приходилось сейчас изо всех сил держать себя в руках, чтобы не начать ненароком торопить старика, никак не желавшего переходить к делу. – Но, между нами говоря, я пью не потому, что надеюсь, что на мой организм алкоголь вредного воздействия не оказывает, а потому, что мне это нравится.
– Правильный подход, – кивнул Стеймацкий. – Мне вон доктор мой домашний такую диету прописал, что хоть в Даугаве топись. Ан, нет. Не на того напал. Я его диету в клозете на дверь повесил, чтобы всегда знать, за что мучаюсь. Уважаю, знаете ли, искренность.
– Так что там с моей смертью? – Спросил, наконец, Реутов, уставший ждать, пока профессор перейдет к делу, и кивнул на бумаги.
– Любопытная история, – повторил Стеймацкий, кажется, совершенно не обидевшийся на то, что его поторапливают. – Это, как вы, Вадим Борисович, верно, уже догадались, ваша, с позволения сказать, история болезни. Вернее, данные предварительного осмотра, проведенного доктором Зинченко в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля 1962 года. И вот, что характерно. Возможно, Виктор Герасимович был, так сказать, не в лучшей своей форме. Мы все тогда едва с ног от усталости не валились. Тем более ночь, очередной транспорт… Но! – Поднял вверх палец Стеймацкий, как бы призывая Вадима быть особенно внимательным. – Не до такой же степени, чтобы записать вам пулевое проникающее ранение черепа? А он вот тут – ну, да сами сейчас посмотрите – все точнехонько описал, и куда пуля вошла и откуда, по идее, должна была выйти, но не вышла. Рентген вам, Вадим Борисович, не делали. Не обессудьте! И не потому, что ранение смертельное, а по совокупности, так сказать, обстоятельств. Позвоночник перебит осколками в двух местах, легкое разорвано, вообще внутри – по ходу движения осколков – все порвано и побито…