Взглянуть и… увидеть?
Шрифт:
– Вы отступили от своей судьбы и изменили судьбы других людей, – продолжаю я. – По вашему приказу шли в бой и умирали за вас легионы. Одного вашего слова было достаточно, чтобы убить миллиарды. Вашими стараниями Рейнольдс обезлюдел, и едва ли будет заселён вновь в обозримом будущем. Гевея перестала существовать как планета. Система Сеттара выпала из нормали вселенной. Многие, слишком многие миры изменились безвозвратно. На вашей совести висит больше чужих жизней, чем на любой другой, адмирал. Есть ли вам что сказать в своё оправдание?
Он всё-таки собрался с силами, хотя видно, чего ему это стоило. И он смотрит мне в глаза. Военные делают
– Я следовал приказам моего президента…
Вернее, потакал им, удовлетворял тем свою собственную жажду власти и чужой крови. А часто и сам писал их, подавая президенту только для того, чтобы получить подпись.
– …защищал жизнь граждан федерации…
Которым ничего не угрожало.
– …нёс в неразвитые миры свет закона и торжества права, порядка…
Древнейшего закона: прав тот, кто сильнее.
– …давал им доступ к галактической медицине, университетам, знаниям…
Синтетическим наркотикам, нейромодуляторам, социотехнологиям.
– …делал жизнь жалких дикарей полнее, счастливее, лучше…
Он умолкает под моим взглядом. Дежурные гладкие фразы лишь на парадах и пышных церемониях звучат торжественно и убедительно. И он это, наконец, понимает.
Всё что должно было быть сказано, прозвучало. Остался последний штрих. Я несколько мгновений медлю, потом всё же задаю ещё один вопрос:
– Почему люди идут за вами, адмирал?
Несколько мгновений тишины, и он отвечает. По губам его проскальзывает жёсткая полуулыбка.
– Я воплотил в жизнь желания своего народа, Палач. Мы доминируем в данном секторе пространства, наша культура преобладает, и нет врага, который бы мог серьёзно угрожать нам. Каждый, сражавшийся рядом со мной, получил по заслугам. И каждый гражданин Федерации знает, что его ждёт долгая счастливая жизнь, любящая жена, здоровые дети, внуки и правнуки. А мятежники… когда-нибудь они все войдут в наш рай на земле. Или умрут, в своих жалких попытках пытаясь жить так, как хотят, а не как должно. Мир создавался не мной одним, но мой вклад в него наибольший. Ты можешь забрать у меня жизнь, но моего мира тебе не отнять, Палач.
Кинжал легко входит в щель между забралом и нагрудным щитком. Последний судорожный вдох, небольшая конвульсия освободившегося навеки тела.
– Я не палач, – скупо роняю я в широко раскрытые глаза. – И твоему миру осталось существовать не так уж долго. Всего лишь пока не придёт Тот, кто вправе.
Я отворачиваюсь и делаю шаг вперёд, чужой кровью выжигая на пульте свой Знак.
По кораблю стылым дуновением ветра проносится неощутимое предчувствие скорой беды. Огоньки на пультах мигают разноцветными красками, но в многоцветье преобладает красная гамма. С тихими щелчками один за другим отключаются регенераторы воздуха. Едва различимое гудение двигателей становится чуть громче. На мостик, переступая через обломки, врывается команда мобильной пехоты. Шесть киборгизированных, покрытых поглощающей хамелеоновой бронёй тел разлетаются по шести непересекающимся направлениям, выцеливая меня чёрными жерлами плазменников.
Мёртвая рука адмирала всё ещё удерживает кнопку, и сигнал тревоги тонким звоночком распространяется вокруг глухих чёрных шлемов. Я выполнил то, что должно, и пора уходить. Но у меня ещё осталось немного времени. И я шагаю сквозь за мгновение до того, как маленькие шарики сверхплотной плазмы превращают помещение мостика в ад.
* * *
Я иду сквозь, не заботясь о том, куда.
Огнеупорный пластик грузового трюма огромного контейнеровоза. Холод центральной палубы безжизненного линкора. Прижавшаяся к бетону трава, отчаянно пробивающаяся к солнцу сквозь трещины в покрытии взлётного поля. Межзвёздная пустота, заполненная маленькими капельками расплавленного металла; мгновение назад здесь был лёгкий ракетный крейсер «Неукротимый». Выщербленная плитка заброшенного кафе; во все стороны до горизонта – безлюдная степь да серая потрескавшаяся лента автодороги. Несколько покрытых копотью зданий с чернеющими провалами выбитых окон; серая стена с протянутой по верху колючей проволокой, по углам вышки с пулемётами.
Резкие холодные порывы ветра, зло кружащиеся в воздухе колючие снежные хлопья, опускающаяся, давящая сверху холодная бездушная мгла, или наоборот нестественно-жаркий поток ниоткуда. И везде – ни единого, даже самого слабого звука. Затишье. То самое мгновение, что предшествует беспощадно-жестокой буре. Мир ждёт. Мне пора уходить.
Холодный неуютный зал с сырыми, покрытыми плесенью стенами. Глухой низкий потолок давит сверху. Равномерно разбросанные опорные балки. Тусклый мерцающий свет от нескольких гаснущих ламп. Глухой, идущий из ниоткуда, шум, похожий на могучий рокот прибоя или змеиное шуршание камнепада. Каждые несколько секунд пол ощутимо содрогается. Единственный выход завален, из пролома неспешно течёт тонкая струйка грязно-жёлтого песка. Ей некуда торопиться. Воздушная бомбардировка. Бомбоубежище. Ещё несколько ничего не значащих, странных, почти смешных слов.
В одном из концов зала, там, где мигают серые лампы, сидят люди. Дети. Несколько десятков сбившихся в кучу, прижавшихся друг к другу подростков. Грязная порванная одежда, спутанные волосы, безнадёжность на замызганных лицах. Двое… нет, трое взрослых в серо-зелёной форме с голубыми полосками на погонах. Один из детей смотрит в мою сторону. Там, где стою я, темно, но он меня как-то видит. Он смотрит на меня, и мой взгляд встречается с отчаянным взглядом маленьких зелёных глаз. Отчаяние, безнадёжность, предчувствие чего-то близкого, но слишком страшного, чтобы осознать. Плотно сжатые губы. Давно высохшие слёзы на худых щеках. Пять, может быть шесть лет. Не хочется знать точнее.
Новое сотрясение, сильнее предыдущих. Вакуумные бомбы наконец-то нащупали цель, и там, наверху, сталь и бетон защитных сооружений научились гореть. Лампы мигают в последний раз и гаснут. Толчок. Ещё один. И ещё. Опорные стойки не выдерживают, и огромная слоистая масса земли, перекрытий, бетона, песка и пластали начинает стремительно проседать. Лёгкая и быстрая смерть. Всего лишь несколько мгновений, пока тонны и тонны породы плющат хрупкое органическое тело, жадно впитывая буроватую влагу.
Маленький отчаянный взгляд, прорезающий тьму подобно фотонному выхлопу субзвездолёта.
Тонкий, едва уловимый хруст сминаемых в лепёшку костей… Я поворачиваюсь, и делаю шаг, чтобы уйти.
* * *
Моё время истекло; мне пора уходить. Я исполнил всё, что был должен, и моя дорога нетерпеливо взбрыкивает, дожидаясь меня. Но прежде чем уйти, я хочу в последний раз взглянуть на солнце этого мира. Одно из многих разных, единое для всех.