Взорвать «Аврору»
Шрифт:
– Только на работу не опоздай, сынок, – сквозь слезы попросила мать. – Ну как уволят тебя, что тогда?..
Владимир кивнул, пряча глаза.
Через полчаса он стоял у подъезда огромного доходного дома, расположенного на бульваре Кронвалда, и разговаривал с импозантным бородатым швейцаром, разодетым в обшитую галунами шинель и треуголку.
– А я, признаться, думал, что ты по-прежнему приказчиком в книжном работаешь, – сознался Владимир, глядя на бывшего однополчанина. – Сходил туда, а там говорят – нет…
– Да ну, какое там! – Швейцар махнул рукой. – Лавка через
Владимир кашлянул, поежился от порыва холодного ветра с близкой Даугавы.
– Ну ладно, Коля. Пойду я.
– Слушай, ты извини, что выручить не могу, – виновато понизил голос швейцар. – Чаевые в последнее время плохо идут, и Ленку еще в гимназию надо устраивать, сам понимаешь. Жена пилит, дома каждый сантим на счету.
– Да понял я все, – кивнул Сабуров. – Удачи вам, господин ротмистр!
Швейцар улыбнулся, приосанился и на какой-то миг стал похож на себя прежнего – лихого кавалериста, чей эскадрон наводил ужас на красных.
– Честь имею, господин капитан! – лихо произнес он, прикладывая ладонь к треуголке.
К подъезду дома, рявкнув гудком, подкатил сверкающий черным лаком «Линкольн». Швейцар, оттолкнув Владимира, бегом бросился к машине, распахнул дверцу и угодливо склонился перед надменной дамой в мехах, появившейся из отделанного красной кожей салона.
Еще через полчаса Сабуров сидел на колченогой табуретке в полуподвальном помещении сапожной мастерской. В запыленном оконце мелькали ноги прохожих. Крепко пахло пылью, ваксой и кремом для обуви. За столом, заваленным старой обувкой, сидел чумазый усатый сапожник с культей вместо правой ноги. В жестяных кружках дымился чай.
– А ты как, не женился еще? – спросил сапожник, осторожно прихлебывая из кружки.
– Да как тут женишься, Миш? – грустно усмехнулся Владимир. – День прожил, и то слава Богу…
– А то я помню, ты как-то в девятнадцатом рассказывал про деваху какую-то, – продолжал сапожник, – как ее еще звали-то… Даша, кажется, да? Еще карточку с собой возил, надо сказать, недурственную такую…
– Ты лучше расскажи, как твои дела, – перебил Сабуров. – Процветаешь?
– Да убытки одни, – скривился сапожник. – Клиент пошел страшный. Вчера латышка приходит, приносит рыбацкие сапоги прохудившиеся. Я ей говорю: за такую работу пять латов, не меньше. А она мне – пустили вас к себе на свою голову… Меня все Лешка Эльвенгрен в Виндаву зовет, там вроде как полегче, чем в Риге, конкуренция меньше…
– Миш… – нерешительно перебил сослуживца Владимир.
– Чего?
– Ты меня не выручишь? Матери лекарство нужно купить и за квартиру расплатиться, а меня сегодня из порта турнули…
– Ух ты, ёфтать, – посочувствовал Миша. – Чего так?
– Да начальник там… сволочь, короче. Можешь выручить?
Сапожник молча отставил кружку, выдвинул ящик стола, достал оттуда замусоленный кошелек
– Вовка, чем богат, тем и рад. Дал бы еще, но…
Владимир со вздохом повертел купюру в руках и положил ее на стол.
– Нет, Мишан, спасибо. Мне примерно раз в сто больше надо.
Сапожник озадаченно почесал затылок, сунул деньги обратно в кошелек.
– Слушай, а если в Военную Лигу? – осенило его вдруг. – Там же касса есть. Да и полковник Шептицкий твой однополчанин, у вас же вроде отношения хорошие.
– Да ну, когда это было? – поморщился Владимир. – Еще на Великой войне. Неловко навязываться…
– Неловко знаешь что? – наставительно произнес сапожник. – Голым задом на еже сидеть.
– …да к тому же им самим бы кто подал сейчас, по-моему, – договорил Сабуров.
С минуту посидели молча.
– А у Савельева ты был? – наконец спросил сапожник.
– Был. Он теперь швейцар. Португальский учит…
– Во, ёфтать! – снова воскликнул Миша. – Вовкин, ты знаешь, к кому сходи?! К Поволяеву, Андрюхе! Ну, штабс-капитан, артиллерист… Рыжий такой, длиннорукий… Ну, помнишь, под Нарвой, когда красные броневики поперли, а наш единственный танк в болоте засел? Он еще трехдюймовку на прямую наводку тогда выкатил и пошел чесать?..
Конечно, Владимир помнил этот бой. Оскаленное от ярости лицо рыжего артиллериста, рявканье трехдюймовки, суету канониров и беспорядочный стрекот красных пулеметов. Броневики, попавшие в засаду, разворачивались, пытаясь улепетнуть к своим…
– Ну, помню, – сказал он неуверенно. – Но я с ним так… Шапочно…
– Да ну, китайские церемонии! Он же с полгода как свой трактир на Пушкина открыл, коммерсант! И парень он нежадный. Сходи обязательно, ёфтать!
Путь Владимира лежал в Московское предместье. Так с незапамятных времен назывался район города, где останавливались приезжавшие из России купцы. Многие со временем осели здесь, так что к концу двадцатых годов двадцатого века предместье больше напоминало русский провинциальный городишко, чудом не затронутый революцией. Иногда Сабуров нарочно ходил в этот район, чтобы почувствовать себя в России. Тут на окнах деревянных домов сидели важные киски, стояли горшки с геранью, из дверей трактиров и забегаловок вырывались запахи борщей и пельменей, русский мат и визгливая граммофонная музыка. Да и названия улиц были вполне русскими – Московская, Тургенева, Гоголя… Улица Пушкина получила свое имя недавно, четыре года назад. Раньше так назывался один из центральных бульваров, который латыши переименовали в бульвар Кронвалда.
Одноэтажный деревянный домишко с броской вывеской «Русскiй Трактиръ А.Г. Поволяева. Скромно, Интеллигентно, Уютно и Сытно» Сабуров приметил издалека. Двое рабочих в синих блузах, стоя на лестницах, примерялись к вывеске, и сначала Владимир решил, что они только что ее повесили. Но потом он понял, что рабочие готовятся ее снимать. Недоброе предчувствие кольнуло сердце.
Внутри трактира было пусто. На дубовых столах стояли перевернутые вверх ножками стулья. Большое зеркало над стойкой было занавешено черной тряпкой. В центре зала уныло подметал половой лет пятидесяти, русский на вид.