Взрыв в Леонтьевском
Шрифт:
— Зал заседаний на втором этаже, окна выходят в сад, лестница в кустах, у стены. Окно балконное, очень удобно…
Соболев понимал его с налету.
— Вася! — крикнул он в дверь, ведущую в смежную комнату.
Петр Соболев возглавлял группу анархистов-боевиков, обосновавшихся в Москве в конце лета и начале осени. Специалист по террористическим актам и экспроприациям, он вернулся в столицу из Гуляйполя, наделенный батькой Махно диктаторскими полномочиями. Человек не слишком большого ума, Соболев, однако, обладал огромной силой воли, абсолютный и бескорыстный
При одном из «эксов» боевики взяли шестьсот тысяч рублей. После долгого обсуждения было решено, чтобы Соболев из этих денег купил себе новые брюки, взамен старых, вконец прохудившихся. Сделать это можно было тогда только на Сухаревке. Знаменитая всемосковская толкучка в девятнадцатом году признавала в основном только натуральный обмен. Правда, деньги все-таки принимались, но цены в рублях были столь несусветными, что нормальная торговля фактически свелась почти к нулю.
В сопровождении двух боевиков Соболев отправился на барахолку, однако выяснив, что обыкновенные штаны стоили три тысячи рублей, он, даже не пытаясь торговаться, повернул обратно. Этот террорист, стрелявший в людей не моргая, искренне считал невозможным потратить на личные нужды такие большие деньги… Они, по его убеждению, могли быть вложены только в борьбу с большевиками.
Соболева уважали, но и боялись. Все в группе знали, что он никогда не выходит на улицу, не рассовав по карманам трех пистолетов, а то и двух гранат. И выхватывал оружие молниеносно, а стрелял по-македонски, с обеих рук, и того быстрее…
В комнате появились двое. Васей был лишь один — Азаров, он же Азов, худой, нескладный парень с тоскливым выражением лица и длинными, неуклюжими руками. Фамилия второго была Барановский (он же Попов). Он принадлежал к тем членам организации, что разными путями, но в одно примерно время прибыли в Москву из штаба Махно.
— Приступай, — коротко и внушительно, обращаясь к Азову, сказал Соболев. — Сашка, — он кивнул в сторону Барановского, — тебе поможет. — Ну а мы, — он повернулся к Черепанову, — собирать людей.
Голос его, глухой, чуть надтреснутый, звучал спокойно, вполне буднично.
— Пятерых хватит?
Черепанов только пожал плечами в ответ. Эта деталь его не касалась.
— Зал какой, сколько народу? — впервые открыл рот Вася Азов.
Соболев вопросительно уставился на Черепанова.
— Человек на сто, сто пятьдесят… Зал прямоугольный, потолок невысокий… Здание каменное, а перекрытия, черт его знает, небось деревянные…
Вася поднял глаза, отрешенно, сморщив узкий лоб и шевеля губами, посчитал про себя. Затем сообщил:
— Полутора пудов хватит…
Донат почувствовал, как между лопатками у него пробежал холодок.
— Так мы пошли? — стряхивая озноб, повернулся он к Соболеву.
— Пошли… — выходя из комнаты, Петр еще раз напомнил Барановскому: — Значит, ты остаешься. Поможешь Васе и вообще…
— Ладно, — Барановский понял, что заключительное «вообще» означало охрану квартиры,
Когда Черепанов и Соболев ушли, Барановский закрыл дверь на несколько надежных замков и запоров (в годы войны и революции их появилось в московских квартирах, что в банковских кладовых), накинул цепочку и устроился на табуретке возле окна в кухне, откуда превосходно обозревалась и сама улица, и оба ближайших переулка, то есть всё подходы к дому.
…Вася Азов был бомбистом. Именно бомбистом, а не террористом вообще. Его не интересовали ни пистолеты, ни револьверы, никакое огнестрельное оружие, не говоря уже о холодном, всяких там финках и кастетах, этих игрушках для блатных. Он признавал только динамит, нитроглицерин, мелинит, любую другую взрывчатку. Карманы его всегда были набиты капсюлями, взрывателями, динамитными палочками, обрезками бикфордова шнура, наконец, просто черным порохом россыпью, иные так носят махорку. Пальцы были изъедены кислотами, темнели пятнами от ожогов. Боевики мрачно шутили, что в присутствии Азова даже курить опасно — упади на него искра от спички или горячий пепел от папиросы, может взлететь на воздух. Вася подобных шуток не принимал.
Порождение террора, он был его живым олицетворением и, чего сам не сознавал, его жертвой…
Оставшись один, Азов принялся священнодействовать. Достал со шкафа большую круглую коробку, наподобие тех, в какие упаковывали не так давно в богатых магазинах дамские шляпы, расположил ее на полу в центре комнаты. Из-под дивана вытащил с некоторой натугой длинный узкий ящик и любовно откинул крышку. В ящике ровными рядами лежали аккуратно завернутые в вощеную бумагу лоснящиеся, мылкие на глаз бруски динамита.
Неуклюжие пальцы Васи вдруг приобрели чрезвычайную гибкость. Бережно, четко выверенными движениями он извлекал из ящика бруски и ласково, словно то были живые существа, в понятном одному ему лишь порядке укладывал их в коробку. Этому занятию он мог предаваться вечность. Как пьяницу от бутылки, его невозможно было оторвать от снаряжения бомбы, пока он сам не решал, что дело сделано и сделано хорошо. Само лицо его неузнаваемо менялось, его словно озаряло некое внутреннее сияние. Он пьянел от чуть уловимого специфического запаха динамита, впадал в мистический, неведомый для непосвященных транс.
Когда коробка была заполнена, Вася с явным сожалением, тяжело вздохнув, закрыл и задвинул обратно под диван ящик с остатком динамитных шашек. Потом подошел к пузатому купеческому комоду и извлек из его чрева картонку, в которой хранил взрыватели. Нежно, как елочную игрушку из хрупкого, невесомого стекла, закрепил взрывное устройство в заранее оставленном пазу.
Через пять минут бомба была полностью снаряжена и перевязана многократно прочным шпагатом. В крышке было оставлено отверстие, прикрытое аккуратно вырезанным квадратиком клеенки, которое позволяло исполнителю акции привести в действие взрыватель, имеющий замедление примерно на тридцать секунд.