Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие
Шрифт:
— Жил нелюдимо, — продолжал майор Литвин. — Старушки хуторские наведывались, помогали по хозяйству. По слухам, молились. И соседи — мать Марии, Степанида Клименко, и сама Мария…
— Мария… — задумчиво произнес Коваль. Убитая женщина интересовала его больше других действующих лиц трагедии.
— Бедняжке всю жизнь не везло, — вздохнул майор. — С детства хроменькая, тихая, лицом пригожая была… Чепиков старше ее почти на двадцать лет, воевал, контуженый был. Но чтобы такое зверство… — Литвин покачал головой.
— Так что
— Сначала жили вроде хорошо, потом повадилась к Лагуте ходить… Говорят, он ее в свою веру обратил. Да кто же знает, что там у нее с Лагутой было… Только Чепиков пить начал…
— Из-за чего конкретно?
— Трудно сказать. Может, из-за этих семейных неурядиц. Другой, гляди, сразу точку поставил бы, а этот терпел, переживал. Мужества не хватило, вот и стал причащаться, пока не допился до преступления…
— Мария, возможно, и не изменяла, — заметил Бреус. — Лагута тоже не первой молодости дядька. Да и видик у него был…
— Известное дело, — согласился майор. — Но ревность не столько на фактах держится, сколько на подозрениях. Почудится человеку, вот и начинает верить в свою же выдумку. Тогда уже песчинка глыбой кажется…
Коваль неторопливо стал перечитывать план розыска, разработанный в отделе. Присутствующие терпеливо ждали его решения.
— Выходит, сорвал я вам сегодня осмотр леса, — покачал головой подполковник. — А может, еще успеем? — Он глянул на часы, потом на улицу, где начали удлиняться тени.
Рось уже не поблескивала, — будто успокоенная, тихо несла свои вечерние воды. На мельнице виднелись теперь силуэты двух аистов. «Семья», — подумал Дмитрий Иванович.
— Лучше завтра с утра, — казалось, откуда-то издалека донесся голос. — Пока доедем, в лесу начнет смеркаться… Вы с дороги, устали, наверное…
— Ну что ж, согласен, — встряхнулся Коваль. — Тогда давайте сюда вашего Чепикова. Почему это мы все решаем без главного заинтересованного лица?
Майор быстро поднял трубку и приказал дежурному привести арестованного. Через несколько минут в кабинет ввели высокого, немного сутулого мужчину в ватнике, из-под которого выглядывала помятая серая рубашка, на ногах разбитые засохшие ботинки без шнурков. Лицо Чепикова, изрезанное глубокими морщинами, с мягко очерченным подбородком и большим носом, было бы даже приятным, если бы не его хмурый, отрешенный взгляд, который ни на ком не останавливался.
Дойдя до середины комнаты, арестованный мрачно уставился в пол.
— Садитесь, — приказал Литвин.
Словно не понимая, что обращаются к нему, Чепиков поднял пустые глаза. Однако посмотрел не на майора, а куда-то мимо него.
— Садитесь!
Только теперь Чепиков закивал и покорно опустился на стул, пододвинутый конвоиром.
Ковалю не раз приходилось наблюдать людей, подавленных уже тем, что их содержат в камере, изолировав от остального мира. Видел он и убийц после того, как оказывались под арестом, когда затихали необузданные страсти, толкнувшие их на преступление. После нескольких недель в камере временного задержания или в следственном изоляторе они приобретали одинаково мрачный отчужденный вид. Однако опытный глаз Коваля различал их по еле заметному душевному движению. Среди них были люди, совершившие убийство в состоянии аффекта — эти ужасались своего поступка и проклинали себя, были готовы не только искупить вину, но и желали наказания, чтобы хотя бы так обрести покой. На таких были похожи и те, что совершили преступление по неосторожности, они так же ничего не прощали себе. Но встречались и злобные личности, которые не контролировали свои чувства и, убив умышленно, метались по камере, словно попавшие в западню звери.
Человек, которого привели в кабинет начальника милиции, чем-то отличался от знакомых Ковалю преступников, и он сразу не мог понять, чем же.
— Гражданин Чепиков, — строго обратился к нему майор Литвин. — Напоминаю, что правдивые показания засвидетельствуют ваше раскаяние и будут учтены судом при определении наказания. А сейчас с вами будет говорить инспектор министерства подполковник Коваль.
Чепиков метнул на Дмитрия Ивановича из-под густых бровей настороженный взгляд.
— Расскажите, — попросил Коваль арестованного, — что вы знаете об убийстве вашей жены и Петра Лагуты.
Чепиков хмуро отвел глаза и промолчал.
— Ну, Иван Тимофеевич! — требовательно стал подбадривать его майор Литвин.
— Я все сказал, — глухо, не поднимая головы, проговорил Чепиков. — И все записано.
— Будете говорить, пока правду не скажете, — предупредил начальник милиции.
— Правда у меня одна, другой нет.
Чепиков уставился невидящими глазами в Коваля.
Постепенно до его угнетенного мозга дошло неожиданно спокойное обращение подполковника. Это были не те слова, которыми каждый раз начинался допрос: «Расскажите, почему вы убили жену и Лагуту?», и не та интонация. И Чепиков вдруг сказал:
— Ну, спал я… Не помню, когда пришел и заснул… Под вечер уже Маруси дома не было… Да я и не искал ее… — Чепиков опять уставился в одну точку. — Гром приснился. Потом война… Выстрелы… Бабахнуло будто над ухом… Разом проснулся… Понял, что не гром это. Выскочил во двор… Заметался. Перемахнул заборчик… И увидел на земле обоих…
— Кого?
— Ясно кого: Марусю и Лагуту.
— А дальше… — торопил Литвин.
Но Чепиков будто не слышал.
— Почему у вас одежда и руки оказались в крови? — спросил Коваль.
— Не знаю. Я к Марусе кинулся, думал — живая.
— Кто же их мог убить? — вслух подумал Коваль.
Чепиков пожал плечами.
— Если бы знать! — В голосе его послышалась такая тоска, что Ковалю захотелось поверить Чепикову.
Майора Литвина бесил такой разговор. Не допрос, а черт знает что.