Взрыв. Приговор приведен в исполнение. Чужое оружие

Самбук Ростислав Феодосьевич

А Лидочке за это две сотни па новые сапожки. От заинтересованного человека, мол, друг там па заводе работает, с планом у них тяжело, вот и попросил помочь.

Сапожки же — так, игрушка, премия, мелочишка…

Леонид Павлович поднял рюмку и пообещал:

— Сделаем. Я знаю там одну девушку. Попробуем

организовать, Геннадий Зиновьевич, думаю, будет порядок.

Президент выпил с облегчением. Собственно, ради этой полиэтиленовой крошки и пригласил Гудзия в ресторан и потратился на марочный коньяк. Если бы не крошка, на черта ему этот самоуверенный индюк!

Президент

посмотрел, как энергично жует Леонид Павлович, вспомнил, как тот пять минут назад пытался задрать хвост, выказал непокорность. Подождите, как же он сказал? Кажется: «Что вы без нас?» То есть без него, Гудзия, и еще его вечно надутого шефа — заместителя начальника главка… Обнаглели. Надо поставить на место. Иначе потом будет хуже.

Президент выпил стакан минеральной и начал вкрадчиво:

— Ты, Леня, послушай меня внимательно. Это там, в главке, ты и твой шеф — начальники, а тут, — похлопал ладонью по столу, — придется быть помягче. Ведь мы теперь с вами одной веревочкой связаны и в таком виде над пропастью ходим. Если один оступится, все упадем, усек?

Но Леонид Павлович наслаждался вырезкой под воистину божественным соусом, а коньяк вскружил ему голову. Он не обратил особого внимания на слова Президента и отмахнулся:

— Что это вас потянуло на такой разговор? Все под богом ходим, что кому выпадет, то и получит. — Вдруг суть сказанного дошла до него, и Гудзий, сразу протрезвев, перегнулся через стол и выдохнул в лицо Президенту: — Нет, не пройдет! Вы меня в свою компанию не зачисляйте. Вы — особая статья и на дно меня не потянете. Ясно? В случае чего — я ни при чем и вас впервые вижу…

Президент воспринял этот взрыв спокойно и даже с каким-то любопытством. Покачал головой и ответил кротко и с укором:

— А я считал, что ты умнее. Будто нам с вами решать, кто и насколько виноват. Слышал о таком управлении: по борьбе с хищением социалистической собственности? Еще их называют обэхээсовцами? Так вот, возьмут кого-нибудь из наших, начнут клубок распутывать и обязательно на тебя и твоего начальника натолкнутся. Чьи подписи на документах? Кто распоряжения насчет алюминия давал?

— Мы могли ошибиться, директор завода неправильно нас информировал.

— Это ты, Леня, не мне, обэхээсовцам будешь объяснять. Только поверят ли?

Гудзий сразу как-то скис, налил себе коньяку и выпил без удовольствия.

— Вы меня с собой не сравнивайте, — сделал все же попытку отмежеваться. — Вместе рискуем, но отвечать будем по-разному. Вам, если не ошибаюсь, хищение в особо крупных размерах угрожает, а мне…

Президент рассвирепел. Это самоуверенное ничтожество еще и ершится. И смеет перечить ему, Президенту! Но сразу овладел собой: редко давал волю эмоциям, умел управлять ими и в самый напряженный момент, что называется, с ходу оценивать ситуацию.

Усмехнулся покровительственно и остановил Леонида Павловича:

— Да, я знаю, что мне светит. Если распутают все — минимум пятнадцать лет строгого режима, и я приму это как дар судьбы. Ведь может быть и хуже, потому, сам понимаешь, мне терять нечего, и я пойду на все.

— Точно, пойдешь! — Леонид Павлович вдруг перешел на «ты», это случилось впервые за все время их знакомства, однако не удивило, не поразило Президента, наоборот, польстило: понял, что Гудзий наконец признал масштабность его личности.

— Ты же пойми: мне с этой властью не по пути. Если хочешь, мы с ней враги! Она против меня, я против нее, все, надеюсь, понятно?.. Только она сильнее, законы на ее стороне и в случае чего раздавит меня и даже не заметит. Мне бы туда, — неопределенно качнул головой, — туда, где все, что мы делаем, другими словами называется! Там бы я показал себя!

— Проклятым капитализмом грезишь?

— Кому проклятый, а кому и по душе. Ты бы передо мной там потанцевал! Я бы тебя с Гаврилой Климентиевичем и в младшие клерки не взял.

Гудзий оскалил зубы в презрительной улыбке.

— А ты уверен, что имел бы там все? Не ошибаешься? Там таких хитромудрых навалом, один другому горлянку рвут…

И опять Президент чуть не взорвался, но сумел сдержаться. Ответил:

— Хорошим хочешь быть? Пай-мальчиком у Советской власти? А вот дудки! Неизвестно, кто больший враг для нее — ты или я!

— А я с ней не враждую, я ей служу!

— Служишь и обкрадываешь?

— У вас беру, не у нее.

— А мы у кого? Ты налей мне и себе, Леня, нам с тобой ссориться ни к чему» просто мы выясняем кое-что. В моральном аспекте, не так ли? — Дождавшись, пока Гудзий наполнит рюмки, Президент чокнулся с ним, но пить не стал и продолжил: — Ты послушай меня, Леня, и запомни. Я точно говорю: неизвестно, кто больший враг для власти, ты или я. Ведь я враг неприкрытый, я беру то, что могу, на их языке — краду, лично я называю это бизнесом, ну, «черным» бизнесом, но почему-то ни милиция, ни прокуратура со мной не согласны и величают преступником. Я делаю деньги, если попадусь, оправдаться тяжело. А ты? Больший враг, потому что замаскированный. Ты как на собраниях в главке выступаешь? К честности и порядочности призываешь, с бюрократизмом небось борешься!..

— Конечно, что же в этом плохого?

— А то, что одной рукой с государством обнимаешься, а другую ему в карман запускаешь. Прикидываешься, государство тебя другом считает, а ты ему нож в спину. Так кто же лучше, ты или я?

Но я все же служу…

— Да, вроде бы служишь… Но я бы тебе на месте этой власти за такую службу вдвое больше, чем мне, отвесил бы. А то что же выходит? Мне — вышку, а тебе лет пять — семь…

— Однако я получаю от вас крохи, — поморщился Гудзий. — Подумаешь, на вшивый гарнитур.

— А я бы от имени этой власти так решил: не существовал бы ты, Леня, со своим Гаврилой Климентиевичем, не было бы и нас. Ведь металл-то делаем не мы, и алюминиевый лист не мы катаем. Мы только знаем, кому он необходим и где его взять. А даете его нам вы, без вас мы вот что! — скрутил фигу. — Вот и выходит, вы — предатели, государство на вас опирается, а вы ему — подножку. А предателей всегда карают больше, чем откровенных врагов. Вот как бы я, будь у меня власть, решил.

— Свинья ты, Геннадий Зиновьевич, — вдруг как-то безнадежно и грустно сказал Гудзий. — Сам говорил: одной веревочкой связаны…