Взрыв
Шрифт:
Брагин был благодарен ему за поддержку и похвалу. Краснел от радостного смущения, когда Геннадий Петрович похлопывал его по плечу, называл коллегой.
И потому был до глубины души изумлен услышанным случайно разговором между рабочими.
Он сидел в прорабке, корпел над очередными бумажками, а разговаривали во дворе.
Сквозь тонкую перегородку все было слышно.
— Ну, запряг Генка парня, бесстыжая рожа, — сказал первый, — запряг и не слезает, погоняет знай.
— Не маленький, — буркнул кто-то, — неча ушами хлопать.
— Не
Помолчали, потом кто-то третий мрачно произнес:
— Ништяк. Обкатается. Сам разберет что к чему. Парень-то вроде толковый, только зеленый еще. А не разберется, значит, дурак. Так на нем и будут ездить кому не лень.
— Злой ты, — задумчиво произнес первый, и Костя узнал голос Федора, молодого еще парня, машиниста компрессора. — Боюсь, удерет он. Пуп надорвет и сбежит. Может, поговорить с ним, растолковать?
— Не удерет. Он с самолюбием. А ты не встревай. Сам разберется, крепче будет. Ему полезно пару шишек на лбу набить. Голубизны и зелени поубавится.
— Эх вы, эт-та, умники. — Брагин узнал въедливого старика. — Чужой башки-то не жалко. Погодите, я, эт-та, Геньке в глаза его бесстыжие все скажу. Чтоб парень наш слыхал. Может, поймет. А то, гляди-кось, эт-та, Генька совсем распоясался, прям-таки исплотатор какой-то. Будто мы не помним, как сам такой же заявился — теля и теля. А нынче ишь что с парнем вытворяет. И скалится еще, сукин сын. Развлечение ему!
Рабочие перекурили и давно уже разошлись по своим местам, а Брагин, весь сжавшись, долго еще сидел за своим столиком на хлипких ножках и переживал услышанное.
И клял себя за то, что не вышел сразу, не попросил объяснить ему, какому там — зеленому, голубому, в крапинку, что же все эти разговоры значат.
Не вышел. Постеснялся.
«Идиот несчастный, — думал Костя, — болван и трус. Испугался ведь. Смешным ведь показаться испугался».
Близости с бригадой у Брагина не получилось. Подлаживаться и панибратствовать Костя не желал, да и не умел. Видел он молодых мастеров, которые с рабочими хохотали, гулко хлопали их по спинам.
Этакие рубахи-парни.
Но видел он и другое. Видел, как переглядывались за спиной у такого весельчака работяги, говорили что-то негромкими голосами, усмехаясь.
И оттого что Брагин боялся походить на таких, он впадал в другую крайность: был официален, строг, иной раз даже груб от смущения.
И бумажки, бумажки! Горы бумажек... Головы поднять некогда. А производственные дела шли будто сами собой, будто мастера вообще на объекте не было. Так — писарь. Всем заправлял бригадир — тихий, вежливый, себе на уме, хитроглазый Паша Елисеев.
Он расставлял ребят по рабочим местам, следил за укладкой труб, опрессовывал водоводы.
А Брагин и впрямь стал подумывать — не удрать ли? Он явно не справлялся с работой.
У Нелюбина было три таких, как у Кости, объекта и только один еще мастер.
Как начальник участка управлялся со всем этим, Брагин представить себе не мог.
«Талант, наверное, у человека», — с тоской думал он. Думал так до подслушанного разговора.
В глубине души Брагин давно чувствовал: что-то не так. После услышанного это «что-то» стало яснее. И он знал, что не уймется, пока не получит четкого словесного подтверждения этого «чего-то».
И подтверждение это Костя собирался получить в ближайшее же время, но не успел.
В брагинскую прорабку приехал главный инженер. Он долго разглядывал исхудалого, красноглазого от бессонницы мастера, потом молча стал перебирать ворох разнокалиберных бланков на столе. Главный был костлявый, сутулый, как почти все высокие люди, дядька. Мрачноватый. А тут поугрюмел еще больше. Клокастые его брови шевелились, он неопределенно хмыкал, качал головой и курил одну беломорину за другой.
Явился, как всегда блестящий, Нелюбин. Почтительно, но с достоинством стал докладывать о делах.
Главный молча, в упор разглядывал его глубоко посаженными круглыми глазами. И под этим тяжелым взглядом Нелюбин забеспокоился и как-то на глазах полинял.
Главный выслушал его, кивнул, потом буркнул:
— Пойдем-ка, Геннадий Петрович. Поговорить надо.
Они вышли.
О чем был разговор, Брагин так и не узнал. Только догадываться мог.
Через полчаса в дверях прорабки показался красный, весь какой-то взъерошенный, как воробей после выволочки, Нелюбин.
Он озабоченно кинулся к столу, переворошил бумаги, потом закурил и через пять минут уже снова сделался прежним — веселым и самоуверенным. Со смешком сказал Косте:
— Ты что ж это у меня хлеб отбиваешь? Так и заскучать можно — без дела. Ты больше на все объекты материалы не выписывай. О себе заботься. И процентовками не занимайся. Беру на себя. Надо тебя разгрузить.
— Так, значит! .. Значит, я на все три... на весь участок, значит? — растерянно спросил Брагин и почувствовал, как гнев начинает клокотать в нем.
— Опыт тебе нужен был? Нужен. Теперь имеешь? Имеешь. Ты погляди, твои гаврики бетонные кольца для колодца посуху кладут, а надо на цементный раствор. Главное — производство. Бумажки — это потом. Ты проследи, пожалуйста. От главного попало из-за тебя, — зачастил Нелюбин.
— Нет, погоди, Геннадий Петрович! Выходит, я все эти месяцы за тебя да за чужого дядю вкалывал? — У Кости даже в ушах зазвенело от злости.
— Ну, зачем же так! Один ведь участок. Сегодня ты за меня, завтра — я. Делов-то! — Нелюбин натужно засмеялся.
— Так-так... Завтра, говоришь? Ну, а процентовки как же? Без них ведь людям зарплату не дадут.
— А я на что? Я-то для чего? — Нелюбин весело всплеснул руками. — Об этом не думай, все сделаю. Своими делами занимайся.