Взрыв
Шрифт:
Заключалось в нем и презрение, и досада, и угроза!
Большевикам типографии предстояло важное и опасное дело: создать нелегальную технику, набирать и печатать прокламации большевиков.
Как это сделать? Как «тиснуть» запрещенный материал на глазах у мастера, табельщика, добровольного или платного соглядатая?
Товарищ Денис держал совет с большевиками типографии. Это были не только смелые, «рисковые», но и очень опытные люди. Знали не только каждый уголок в типографии, все щелочки ее, но и повадки и привычки каждого маленького администратора. Было известно, что в обеденный перерыв табельщик имеет обыкновение, закрыв наборный цех, удаляться в трактир неподалеку. И это время можно было использовать для печатания «своего»… А где укрыться так, чтобы и духу твоего не учуяли, — вот тут и проявляли свой опыт и сметку кушнеревские друзья товарища Дениса.
Только щелкнет снаружи замок, калачом свернувшись на двери, затихнет говор на лестнице, — в пустом помещении начинается новая жизнь. Попрятавшиеся кто где наборщики принимаются за дело. Доставленная товарищем Денисом листовка заранее разрезана на части: каждый набирает свою часть. Быстро, оперативно кушнеревцы изготовляли и тайно выносили за ворота типографии печатное слово Московского комитета социал-демократической партии.
Товарищ Денис в ватной куртке, сменившей его «европейское» пальто, в картузе, сдвинутом на ухо, ничем не выделялся среди кушнеревцев в рабочей столовой или в толпе у доски с объявлениями администрации. Здесь, у этой доски, вспархивали меткие словца, едкие шутки по адресу начальства.
Потом товарищ Денис стал вести рабочий кружок на «Кушнеревке». Было молодое, горячее время.
Владимир Михайлович встретил Ольгу Пилацкую в самую кипучую пору подготовки вооруженного восстания.
Он пришел за литературой для «Кушнеревки». Товарищи в Московском комитете сказали ему: брошюры, листовки получишь на нашем складе печати. Владимир зашел туда в конце зимнего дня. Это было полуподвальное помещение, окна под самым потолком пропустили косой солнечный луч, и русые волосы девушки, склонившейся над кипой книг, показались запорошенными золотистой пылью.
Девушка выпрямилась…
«Ох, какая!»-явственно произнес у него внутри какой-то голос. А какая именно, — нет, этого он не мог бы определить. Красивая — да! Но в своевольных летучих прядях русых волос, во взгляде, в движениях привлекало еще что-то… И тянуло смотреть на нее, как тянет смотреть на огонь.
— Вы за литературой для «Кушнеревки»? — спросила девушка, потому что он не произнес еще ни слова, а молча глядел на нее.
— Да. А вы как догадались?
Девушка засмеялась:
— Неужели вы думаете, что я, не зная вас в лицо, выдам нелегальную литературу? Притом, что вы молчите…
— Нет, почему же! У меня вот записка к вам: «Товарищу Ольге»… Значит, вы и есть товарищ Ольга? А по-настоящему как — от папы и мамы?
— От папы и мамы тоже Ольга. — Девушка опять сдержанно засмеялась.
Была в ней какая-то строгость. В рисунке бровей, почти сомкнувшихся на переносице, может быть?
— Меня знаете, что насмешило? — объяснила она, собирая пачки уже подобранной литературы. — Сегодня вы третий приходите ко мне, и все спрашивают, как меня зовут «по-настоящему».
Владимир сидел на столе, болтал ногами, вел себя несолидно. Судьба послала ему этот беззаботный, ласковый час: солнце в подвальном окне, солнечный блик в густых девичьих волосах, запах свежей печати, предчувствие чего-то хорошего, что еще будет.
— Ольга… а как дальше?
— Ольга Владимировна Пилацкая.
— Курсистка, конечно?
— Конечно. — Она иронически подчеркнула свой ответ. — Вот вам литература. Привет кушнеревцам.
— Вы у них бывали?
— Еще бы! Я же не только тут, в складе, копаюсь, — с гордостью произнесла она.
«Все же она больше чем красивая», — не очень ясно определил он. Впечатление о ней не собиралось. Но вот так принял ее: «Больше чем красивая»…
Вдруг Владимир вспомнил: ему говорили кушнеревцы о молодой большевичке, которая получала шрифт для нелегальных партийных типографий. Рискованные эти операции проводила смело, шрифт уносила в модной большой муфте.
— А где муфта? — спросил он, скользнув взглядом по вешалке, на которой висели пальто и меховая шапочка.
— Какая муфта? — удивилась девушка.
— С которой навещали моего друга Александра на «Кушнеревке».
— А… Вы и это знаете?
Литература была собрана: они увязали ее в солидный тюк.
— Как же будете брать его? — спросила девушка.
— Обыкновенно! — Он вытащил из кармана холщовый мешок казенного образца с царским черным орлом и бросающимся в глаза жирным клеймом: «Московский городской почтамт». — Вот так. На плечо! И прошу не задерживать казенную корреспонденцию!
— Я не задерживаю, — шутливо сказала Ольга и посмотрела на него светлыми смеющимися глазами.
Но Владимир скинул мешок и снова уселся на стол:
— Значит, Ольга, будем вместе драться?
— Да, это уж точно, — ответила она спокойно, — я ведь с кушнеревцами буду. И вы тоже?
— Обязательно, — рассеянно подтвердил он.
Он на короткий миг отвлекся от реальных обстоятельств, от того, что предстоит им обоим, а думал об их будущей встрече, смутно представляя себе, при каких обстоятельствах она произойдет.
И все время, пока он добирался до Божедомки, где на квартире одного из товарищей должен был опустошить свой «казенный» мешок, ощущал он запах свежей печати и видел золотую паутину волос в тонком солнечном лучике.
Вечером 5 декабря товарищ Денис пришел на общегородскую конференцию большевиков в здании училища Фидлера. Здесь собралось более восьмисот человек. «А ведь это и есть начало новой жизни. Вот оно и настает, то самое желанное время, когда рабочие будут свободно собираться вот так всегда и обсуждать без помех свои дела. И такое вот многолюдство, и оживление, и раскованность… И твердая рука вожаков, которая направляет в широкое русло энергию и решимость всех этих людей…» — думал он, приятно ощущая себя причастным к этим первым шагам свободы…