Взрыв
Шрифт:
Загорский заметил, что это возможно, если члены партии будут иметь какие-то права, хотя бы задерживать лиц, ведущих контрреволюционную агитацию в общественных местах и на улице.
Дзержинский ответил, что такого рода мандаты можно будет выдавать.
Загорский добавил»
— Притом, что мандаты эти будут выдаваться с большой осторожностью, через районные комитеты и МК, такая мера, конечно, себя оправдает.
Дальше пошел разговор об общем положении в столице, вызывающем серьезные опасения. Уж куда серьезнее, если антисоветские элементы нагло агитируют на улицах!
Совещание затянулось. Когда Загорский вышел из кабинета Дзержинского, начинало уже сереть. Владимир Михайлович, садясь рядом с водителем, весело спросил:
— Замаялись, ребята? Поехали до хаты…
Машина двинулась от Лубянки на спуск, и в ту минуту, когда она шла с малой скоростью вдоль тротуара, с правой стороны спуска на Театральную площадь, из глубокой ниши Лубянского пассажа, соединявшего спуск с Пушечной улицей, быстро выбежала женщина в длинном черном платье. В первую секунду Василию показалось, что это старуха — по платью и черному платку на голове — но движение, с которым она бросилась к машине, было по-молодому стремительно.
Не раздумывая, чисто механически, Василий выпрыгнул, рывком распахнув дверцу машины, и сбил женщину с ног… Водитель затормозил. Василий поднял женщину с тротуара, она оказалась странно легкой, из-под платка сверкнули черные, диковатые глаза. Оружия в руках у нее не было. Если бы оно было, она не успела бы его спрятать в то мгновение, когда Василий спрыгнул на тротуар.
— В чем дело? — спросил Загорский спокойно.
— Отвечайте! — повторил Василий, не выпуская руки женщины.
Она молчала.
— Почему вы бросились к машине? — спросил Загорский. — Вам что-нибудь нужно от меня?
— Я обозналась, — ответила женщина тихо.
— При вас есть какие-нибудь документы? — спросил Загорский. — Отпустите ее! — приказал он Василию.
Женщина достала бумагу: водитель посветил фонариком, и Загорский прочел удостоверение на имя машинистки Беллы Синицкой.
Он вернул женщине бумагу и велел Василию сесть в машину.
— Поехали! — сказал он.
Машина тронулась. Женщина стояла неподвижно, глядя ей вслед.
— Подозрительная, Владимир Михайлович! Обыскать бы… — сказал Василий. — Ведь как кинулась!..
— Вы не имеете права обыскивать женщину. Тем более что она не совершила ничего незаконного.
— У нее могло быть оружие…
— Да, но ведь в руках у нее ничего не было. Значит, она не собиралась его применять, если даже оно и было. А вернее всего, это ваши домыслы.
В рассуждениях Загорского была логика. Василий промолчал.
Это был один из тех случаев, которые не имели ни продолжения, ни объяснения. В бурную пору они проходили незамеченными.
3
Осень выдалась капризная: то вёдро, то ненастье. И все же даже в дождливые дни случались минуты, когда уже слабеющее солнце освещало город, и тогда он становился особенно привлекательным.
Удивительны были причудливые контрасты Москвы, в которой, казалось, совмещалось несовместимое. Красные флаги революции реяли над древними стенами Кремля. Красноармейцы с пятиконечной звездой на фуражках стояли на часах у древних ворот. Отряды ЧОНа, уже подтянутые по-военному, проходили по улицам.
Еще жили своей лихорадочной жизнью старые рынки города — средоточие всех осколков буржуазии и спекулянтов.
Еще в кадильном дыму множество церквей возносили к небесам молитвы о погибели большевиков. А в кривых арбатских переулках за плотно завешенными окнами готовили новые подрывные планы тайные враги Советов.
Еще утаивали спекулянты хлеб первых советских урожаев, и рука голода все еще сжимала горло красной столицы. И все же Москва стояла твердо.
«Бдительность! Революционная бдительность! — призывали обращения Советской власти к народу. — Враг не добит, он коварен и жесток!»
Московские большевики послали в ЧК своих лучших людей. Московский комитет партии участвовал в работе ЧК, и то, что все коммунисты ощущали себя призванными на борьбу с контрреволюцией, придавало этой работе размах и действенность.
В этот день коммунисты Москвы собрались на общегородскую конференцию.
Василий высматривал Веру в потоке, медленно вливающемся в зал. Среди темных пальто и кожаных курток мелькали красные платочки активисток, но Веры не было видно.
Прозвучал звонок, и гул собрания постепенно затих.
Василий следил за Владимиром Михайловичем. Загорский сидел за столом президиума, бегло окидывая взглядом зал, оценивая его плотные, без пробелов ряды, выжидательную тишину и то настроение приподнятости, которое было присуще таким собраниям.
— Чуть не опоздала! — бросила Вера шепотом.
Василий быстро пересел на откидное место и Вера села рядом.
Загорский уже стоял на трибуне. И Василий и Вера, встречаясь с ним каждый день и подолгу бывая вместе с ним, казалось, прекрасно знали его. Несмотря на это, каждое его выступление перед людьми было по-новому интересным и значительным.
Василий нагнулся к девушке и сказал:
— Все-таки нам повезло, что мы работаем с таким человеком!
Она кивнула, улыбнувшись Василию темными оживленными глазами, и стала слушать.
Загорский делал первый доклад как представитель Комитета обороны. Сначала он рассказал, как и зачем был создан этот комитет. Владимир Михайлович говорил кратко и деловито, но Василий и Вера представляли себе, что кроется за немногословием оратора.
Комитет обороны принимал на себя первые удары всех вражеских выступлений, всех волнений в столице. В него входили только пять человек, но он действовал быстро и успешно, потому что живой и каждодневной была его связь с районами.