Взрыв
Шрифт:
Гриценко, раньше злобно огрызавшийся на всех, вдруг забушевал.
— Вот они — начальники! — орал он. — Ни одного не оказалось под землею, все по кабинетам спасаются. Одни мы за всех отдуваемся — работяги! А сколько его сиятельству главному инженеру твердили: опасно… Только засопит, поглядит сверху — все, проходи! Хоть бы один из них разок хлебнул… А сейчас заседают, планы строят, протокольчики об аварии. Еще мы виноваты окажемся по протокольчику. Будь она проклята, шахта эта! Ноги моей больше здесь не будет. Слышите? — прокричал он. — Всем говорю: спасусь — шахту к чертовой матери! И вам советую — пусть графья главные сами полезут за угольком!
Харитонов кивнул на него головой.
— Разобрало. Псих все же!
Ржавый сурово отозвался:
— Запсихуешь. Скоро других разберет. Ты тоже не застрахован.
Харитонов мрачно возразил:
— Я застрахован. Умереть —
Гриценко, откричавшись, замолк. Его крик расковал молчание — все говорили, жаловались, стонали, ругались. Серкин, лежавший около Ржавого, прошептал с тоской:
— Хоть бы скорее — сил нет…
Ржавый положил ему руку на голову — он жалел робкого парня. Серкин всхлипывал и метался, широко раскрывая рот. Ржавый сказал ему ласково:
— Потерпи, сынок, помощь придет.
— Умираю… — хрипло проговорил Серкин. — Дядя Вася, умираю же… Помоги!
Ржавый отвернулся, сжал губы — он больше страдал от того, что не мог помочь Серкину, чем от собственного мучения. Снова нависла смутная, тяжкая, как полог, тишина: люди дышали, не хватало времени на разговоры. В свете аккумуляторных лампочек на каждом лице были видны признаки приближающегося удушья — выпученные глаза, одутловатые щеки, багровеющая кожа… Широко раскрывая рты, заглатывая воздух частыми резкими вдохами, люди ворочались, толкались, старались — уже непроизвольно — сменить место, подняться то выше, то ниже, чтобы вдохнуть больше кислорода. Человека три ползали по земле, отталкивая других, в поисках воздуха. Ржавый, ослабевший, с мутной головой, с тяжело метавшимся сердцем, бешено работал челюстями, Харитонов рядом с ним дышал еще энергичнее.
Серкин, не вынеся мучений, вдруг кинулся к двери. Ржавый с Харитоновым, вскочив, загородили ему дорогу.
— Пусти, дядя Вася! — кричал он с рыданием. — Погибаю, пойми!
Он вырывался с дикой яростью и силой. Харитонов упал, Ржавый пошатнулся — обезумевший парень ударил его кулаком в лицо. Борьба у двери оказалась толчком, вызвавшим массовую панику. Безумное желание вырваться из гибельного мешка замутило всех как внезапное опьянение. Все устремились к двери. Ржавый с Харитоновым отлетели в сторону. Две доски были мгновенно вырваны. Серкин первый кинулся в образовавшееся отверстие. Второй, уже приготовившийся прыгать, заколебался, его подтолкнули нетерпеливые руки, он отскочил. По уклону слышались нетерпеливые шаги, потом раздались и сразу же оборвались хриплые крики — призыв о помощи. Все в ужасе попятились от грозной черной дыры: шаги возвращались обратно, тяжелое тело рухнуло на землю. Серкин хрипел, булькал слюной, царапал пальцами землю. Ржавый переглянулся с Харитоновым, они широко вздохнули, словно перед прыжком в воду, и выскочили в отверстие. Серкин бился у самой двери, он с последней страшной силой вцепился в товарищей. Ржавый с Харитоновым подтащили его к дыре, с десяток рук рвануло его в гезенк. Еще больше рук схватило Ржавого и Харитонова — они перелетели над телами сгрудившихся у дыры шахтеров. Те же самые люди, что недавно выламывали доски, теперь с бешеной торопливостью прилаживали их, затыкали щели. Три человека, задыхаясь сами, яростно массировали Серкина — он приоткрыл глаза, начал дышать. Ржавый, держась за стену, медленно поднялся на ноги. Он встретил взгляд Харитонова, полный отчаяния, видел молящие глаза других людей. Он заговорил, его слушали все, окаменев, словно слова его могли дать единственно нужное — воздух.
— Товарищи! — сказал он слабым голосом. — Лежите, не двигайтесь. Воздух пока есть, будем его экономить. Нас спасут, товарищи!
И, словно отвечая ему, сквозь толщу пород пронесся далекий, глухой, отчетливый звук. И хоть воздуху было так мало, что удержать дыхание даже на секунду казалось равнозначным гибели, все тридцать шесть человек, находившиеся в гезенке, разом остановили дыхание. В напряженной тишине повторился тот же далекий, отчетливый звук, за ним стали доноситься и набегать один на другой такие же звуки. Звуки умножались, нарастали, усиливались: по штольне шли — быстро шли, бежали — люди, они стучали железом по крепи и стенам, чтобы сообщить о своем приближении. Гриценко исступленно крикнул:
— Спасатели!
А затем звуки резко и нестройно хлынули в уклон гезенка. Тяжелые удары обрушились на двери, двери были разнесены. В гезенк ворвались Мациевич и Камушкин, за ними теснились спасатели с кислородными приборами. Респираторы передавались из рук в руки, перебрасывались по воздуху, как арбузы при погрузке, люди припадали к спасительным трубкам, жадно, упоенно дышали.
Мациевич и Симак подходили к каждому шахтеру, расспрашивали о их состоянии. Некоторые чувствовали себя плохо, без помощи не могли двигаться — их уводили, поддерживая под руки. Двух — пожилого шахтера и Серкина — пришлось положить на носилки. Ржавый, Харитонов и Гриценко попросили, чтобы их захватили с собой для дальнейшего осмотра шахты, — они быстро оправились. Мациевич, подумав, согласился — и Ржавый и Гриценко прокладывали большинство из подземных ходов шахты, их помощь могла оказаться полезной.
Ржавый подошел к носилкам, на которых лежал Серкин. Измученный парень заплакал, увидев Ржавого..
— Дядя Вася, — прошептал он сипло, — прости, дядя Вася. Себя не помнил…
Ржавый погладил его по голове.
— Дурачок, — сказал он нежно. — Ну, дурачок же!..
9
Теперь Мациевич шел в семнадцатый квершлаг, он хотел ознакомиться с местом взрыва. Он освещал своей лампочкой стены, исследовал каждую трещину, лампочки сопровождавших его людей помогали ему, усиливая освещение. Над телом молодого отпальщика он размышлял несколько минут: сожженное, расплющенное, покрытое сгоревшей кровью и лохмотьями, оно распадалось от прикосновения. Мациевич сделал знак, чтоб труп оставили на месте, и прошел дальше. Мастер почти не был обожжен, смерть, видимо, наступила от удара в темя — взрывная волна бросила его головой на валок транспортера. Странным было выражение его лица: страдание переплеталось в нем с изумлением, широко раскрытыми глазами Бойков словно всматривался во что-то такое, чему невозможно было поверить. Мациевич быстро отвел от него свой фонарик — с этим человеком он пять лет проработал на шахте. Мастера тоже пока оставили на месте его гибели. Под транспортером нашелся чемоданчик Маши и обрывки ее записей, все это аккуратно собрали. Потом Мациевича потянул за руку Камушкин и показал на противоположную сторону квершлага. Мациевич перепрыгнул через транспортер. Симак, уже находившийся там, освещал своим фонариком низ стены. Мациевич склонился на колено, всматриваясь в освещенный участок. Из узенькой щелочки выбивался газовый фонтанчик, он тоненько посвистывал и посапывал, когда его заливала влага, обильно осевшая на стенах после взрыва. Это был суфляр, типичный небольшой суфляр, такой же, как многие другие суфляры, наполнявшие шахту метаном. Эта маленькая струйка метана была истинной причиной разрушений в шахте, убийцей людей — выброшенный ею в плохо проветриваемый квершлаг газ вызвал взрыв. Ни Мациевич, ни Симак, ни Камушкин не могли оторваться от суфляра, шахтеры и спасатели, стоявшие около них, не шевелились, понимая их долгое размышление, — суфляр был неожиданностью. Вчера его еще не было, он вырвался только сегодня, десятки подобных же суфляров своевременно обнаруживали и обезвреживали, этот — не успели…
Мациевич встал и вынул блокнот. Он набросал на листке приказ расчистить квершлаг, чтоб свежая струя свободно все здесь обмывала, вынося на исходящую струю выделяющийся из породы метан. Камушкин, получив приказ, отобрал нужных ему людей. С остальными Мациевич вышел на свежую струю.
У пятого штрека, где проходили восстановительные работы, Мациевич оставил последних горноспасателей. Симак заговорил, указывая на работающий отряд:
— Думаешь, они справятся, Владислав Иванович?
Мациевич покачал головой.
— Нет, конечно. Единственное, что они сумеют сделать, — поставить временную перемычку, чтобы преградить свободную дорогу газам. Здесь работы не только спасателям, даже не одной шахте — всему комбинату хватит. Придется заливать горящие выработки жидкой глиной, воздвигать десятиметровые бетонные стены — только это поможет. Ты сам знаешь: самое страшное и самое долгое зло — подземные пожары.
Симак осторожно поинтересовался:
— Ну, а о взрыве представление себе составил?
Мациевич долго молчал, широко шагая по пустой, ярко освещенной штольне. В его голосе было тяжелое раздумье. Симак смотрел с удивлением на него — Мациевич был скор на решения, он легче разрешил бы себе дерзкий поступок, обреченный на неудачу, чем сомнение и нерешительность.
— Как тебе сказать, Петр Михайлович? О том, что где-то вблизи от квершлага или даже в нем самом появился новый суфляр, я уже догадывался, спускаясь в шахту. Иначе и взрыва не могло бы быть, ты это и сам понимаешь. Другое меня смущает. Я был уверен, что причина несчастья — неосторожность отпальщиков, неисправность электрооборудования. Но мы ничего неисправного не обнаружили. А мастер Бойков — это же осторожнейший человек на свете, сорок лет работы и ни единой аварии! И вот, чем больше я обдумываю все это, тем сильнее убеждаюсь — нет причины, вызвавшей взрыв. Он немыслим и невозможен, этот непонятный взрыв, его не могло быть.