Взять хотя бы меня
Шрифт:
Кроме наших собственных книг, в доме регулярно появлялись «взятые напрокат». Раз в неделю мама усаживала нас в темно-синий минивэн «Виста-Крузер», и мы отправлялись в Мемориальную библиотеку имени Кука. Там каждому из нас разрешалось брать по две книги на день, то есть по четырнадцать на неделю. Библиотека располагалась в особняке, некогда подаренном городу. Белоснежный и величественный, возвышался он в окружении розария – и казался волшебным, таинственным местом, как снаружи, так и изнутри. Помню, что книги о лошадях там находились на втором этаже. Среди них, конечно, безраздельно властвовал Уолтер Фарли: «Черный скакун», «Остров скакунов», «Скачки на острове»… Я прочла их все.
Честно говоря, у меня оказался неуемный аппетит на книги о лошадях, какими бы они ни были. Будучи не по
Впрочем, читать об этом – одно; смотреть фильм – совсем другое. За чтение книг никто не осуждал – именно потому, что это были книги. С кино история складывалась куда мрачнее. Когда я была подростком, каждый фильм, попадавший на экраны, сначала оценивал Национальный легион приличия. Нам, юным католикам, позволяли смотреть исключительно кино категории А и всеми силами берегли от категории B. (Немногие скандально известные С– фильмы были вообще за гранью возможного.) Местный кинотеатр «Свобода» гордо называл себя семейным. Там показывали только категорию А. Добропорядочным католикам полагалось смотреть только добропорядочные фильмы.
А вот протестантам разрешали ходить на любое кино – хоть категории А, хоть С. Моя близкая подруга, Линни Лейн, была протестанткой. Если совсем точно – из последователей «Христианской науки». Различия между нашими религиями завораживали меня. Ее вера казалась куда приятнее моей собственной. Так, Линни не верила в ад и дьявола. Когда я рассказывала, чему монахини нас учат, она смеялась и весело отмахивалась от моих слов – дескать, это всё страшилки, «католические сказки». Что же до меня, то я буквально разрывалась между мнением любимой подруги и верой в то, что говорили монахини, – учитывая, что они почитали Бога абсолютно искренне.
Я училась во втором классе, когда одна из монахинь между делом сообщила мне, что Линни не сможет попасть на небеса к ангелам, потому что ее не крестили. И, будто этого было мало, добавила, что у животных нет душ, а значит, они тоже не присоединятся к нам в загробной жизни. «Сестра, вы ошибаетесь!» – вскинулась я. Одноклассницы сидели как громом пораженные. Ни одна из них никогда не говорила: «Сестра, вы ошибаетесь!» Но я совершенно точно знала: насчет ангелов и Линни – это все неправда.
Мне вообще казалось, что Линни – сама ангел. Помню, как мама переживала, что я попаду под ее влияние – влияние протестантки; и волновалась она не беспочвенно. Линни оказалась прирожденной рассказчицей; попадая в ее общество, я словно переносилась в зачарованное королевство. У нее была лошадь, темно-рыжая кобыла по кличке Звонкая Нота, а у меня – маленький гнедой пони Чико. В нем едва ли был метр роста, но он спокойно брал в прыжке эту высоту. Звонкая Нота не отставала. Мы соревновались в прыжках без седла и без уздечки. Безбашенные всадницы, мы мчались по запутанным лесным тропинкам. Богатое воображение Линни рисовало нас верхом не на беспородных лошадках, а на горячих арабских скакунах. Как будто мы рабы, бежавшие из экзотического восточного плена. Когда надоедало быть рабами, мы оказывались артистами, догоняющими бродячий цирк, чтобы выступать там верхом – без седла, без уздечки и даже стоя на спине лошади. Неудивительно, что никакие нотации монахинь не могли заставить меня разочароваться в подруге.
Вместе с Линни мы организовали клуб «Крутые всадники». Принимались туда только настоящие сорвиголовы и хулиганы. Чтобы стать членом клуба, нужно было преодолеть верхом на лошади реку Дес-Плейнс – считалось, что она кишит водяными гадюками, – и по шею забраться в болотную жижу. За все годы, что действовали «Крутые всадники», никто так и не прошел инициацию до конца и не присоединился к нам с Линни. Это был наш личный клуб. Вообще, мы с ней делились всем на свете. Даже мальчиками. Я «отдала» Линни Джо Томаса. Она «одолжила» мне Скиппи Крегира.
Именно в сенном амбаре Лейнов, затхлом и пыльном, я играла в бутылочку и впервые в жизни поцеловалась – со Скиппи, официальным тогдашним парнем Линни. На Прекрасного принца Скиппи не тянул, хотя и был к нему близок. Но с таким воображением, как у Линни, он казался ей просто очаровательным. Вообще все становится очаровательным, если пустить в дело щепотку фантазии.
Линни была на пятнадцать сантиметров выше меня и могла похвастаться роскошной густой гривой каштановых волос. Мы вечно шутили, что она похожа на английскую чистокровку, а я – на арабского скакуна. Как Линни откидывала эту свою рыжую копну – ну точь-в-точь дикая лошадь, – когда с энтузиазмом наяривала на гитаре и пела песни Роджерса и Хаммерстайна! Моя подруга не была бы самой собой, если б так яростно не взывала: «Взбирайтесь на гору каждую…» и «Когда идешь сквозь шторм, / Голову выше держи…»
Я рассказывала Линни истории о святых, ангелах и демонах. О святой Луции Сиракузской, которой вырвали глаза. О святой Агнессе, замученной до смерти. Мама Линни, твердо придерживавшаяся принципов «Христианской науки», была в ужасе. С ее точки зрения, моя религия представляла собой какие-то первобытные верования. Она не хотела, чтобы дочь сбивали с толку. С моей же точки зрения, религия миссис Лейн вообще не являлась религией. И вот почему: грехи тут едва ли принимали во внимание. Поцелуи были просто поцелуями, а не грешками, и к тому времени как Линни (в 12 лет) переехала из Либертивилля в Лейк-Форест – настоящая катастрофа для меня! – смертные грехи уже не представлялись мне такими уж неискупимыми.
Практически каждые выходные я отправлялась в гости к Линни. По пятницам, после уроков, мы встречались в забегаловке Крафта, где подавали вкуснейшие бутерброды с беконом, салатом и помидорами. Чаще всего – теперь уже и не упомнишь, сколько раз это случалось – я забывала, что сегодня пятница, забывала, что мясо под запретом, и заказывала себе великолепный тройной сэндвич. Да, на выходных у Линни меня трудно было назвать примерной католичкой.
Кинотеатр «Оленья тропа» в продвинутом Лейк-Форесте, где теперь жила Линни, крутил куда более актуальные фильмы, чем у нас в Либертивилле. Там-то, сидя в третьем ряду балкона, среди ароматов попкорна и мужской туалетной воды Eau Sauvage, я и посмотрела «Летнее место»: фильм категории В, в котором героиня Сандры Ди отдала свою невинность герою Троя Донахью. Беременность, последовавшая за этим, смутила меня куда сильнее, чем история Агнес Гуч. В конце концов, Гуч жила в Нью-Йорке, где может случиться все, в том числе и беременность. А героиня Сандры Ди забеременела, живя в маленьком городке, почти не отличавшемся от Либертивилля.
В фильмах всегда были хорошие девочки и плохие девчонки – точь-в-точь как в реальной жизни. Плохие девчонки заигрывали с мальчиками и «давали». Хорошие девочки заигрывали с мальчиками и «не давали». И только чирлидерши не вписывались в классификацию. Хорошие девочки, они танцевали и выглядели как плохие, но это всегда вызывало лишь одобрительные аплодисменты.
В облегающих форменных свитерах и отделанных атласом юбках, они смело хвастались всем, чем могли. Выделывая сальто в воздухе и садясь на шпагат, чирлидерши выглядели откровенно сексуально – и все исключительно ради «школьного духа». Воодушевляя и подзадоривая команду, они могли выстроиться в линию и исполнить канкан – а затем закончить свое выступление пирамидой и игривым сальто назад. Предполагалось, что никто не замечает, насколько девочки сексуальны – хотя они были очень сексуальны. И обладали мощной харизмой. Пегги Конрой, Джойс Борк, Дебби Хобсон – вот на кого нам хотелось равняться. Сорок пять лет спустя я все еще помню, что Джойс Борк первой из всех нас «понадобился» лифчик. Стоило ей его надеть, как Пегги с Дебби тут же последовали примеру – а там и мы все, чуть поотстав, чтобы не показалось слишком «быстро».