Взять свой камень
Шрифт:
Дома осталась семья, родители, а он им всем еще очень нужен – нехорошо, если дети растут в семье, где нет отца.
Дежурный офицер снял телефонную трубку.
– Штубе! Слушаюсь, экселенц, – опустив трубку, он поглядел на штурмбаннфюрера.
Шель одернул мундир. Сейчас его позовут в кабинет, сейчас он будет говорить с Тровицем и Хахтом.
– Вас приглашают, – показал рукой на двери дежурный офицер. – Прошу не задерживать командующего более десяти минут…
Колесов привалился спиной к обшитой светлыми досками стене: гладко оструганные, припахивающие смолой, они придавали комнате
Расстегнув ворот гимнастерки, он прихлебывал из стакана крепкий чай и читал подготовленный Волковым отчет, изредка посматривая на лежащего на кровати Антона с папиросой в зубах. Капитан казался совершенно безучастным к происходящему вокруг, только попыхивала дымком его папироса да шевелились пальцы ног в теплых шерстяных носках. На стуле около изголовья кровати лежал широкий офицерский ремень с кобурой, под стулом валялись сапоги – ярко начищенные, сшитые на заказ щеголеватые офицерские хромачи из мягкой кожи. Чугунная пепельница каслинского литья, которую Антон пристроил рядом с собой, была полна окурков.
Желто, в неполный накал, светилась лампочка под жестяным абажуром, придавая деревянным некрашеным стенам домика цвет старого янтарного меда; что-то непонятное бубнило радио на стене – большая черная тарелка репродуктора с белой ребристой ручкой громкости; за окнами угасал вечер, обещая теплую летнюю ночь – звездную, манящую запахами трав и лесных цветов. Порхал около лампочки залетевший в комнату через открытую форточку привлеченный светом мотылек, и тень его маленьких легких крылышек иногда пробегала по стенам, по лицу лежащего на солдатской кровати Волкова, по страницам отчета в руках Колесова, по светлой скатерти на столе.
Глядя на осунувшееся, обветренное лицо Антона с залегшими под глазами тенями, Колесов пытался себе представить – как все происходило там, за линией фронта? Как находил единственно верные, безошибочные решения человек, лежащий на солдатской койке, как он все-таки сумел выполнить задание, несмотря на потери, на обнаружение группы немцами, на непрекращающееся преследование, на гибель хозяина явки и практически бесследное исчезновение разыскиваемого капитана Денисова, который тоже, несмотря ни на что, сумел сохранить добытые другими разведчиками и доставленные перед самым началом войны через границу материалы.
Все это – на грани человеческих возможностей. Или война уже успела внести свои коррективы во все, что раньше считалось возможным и невозможным для человека, сломала и напрочь отмела прежние представления, заставляя подходить ко всему привычному по-другому, с иными мерками?
Сейчас, здесь, сидя за столом, покрытым светлой скатертью, и прихлебывая из стакана чай, трудно поставить себя на место Антона Волкова и его радиста – единственных, кто уцелел из всей группы, отправившейся на задание. Разве скупые строчки отчета, написанного убористым мелким почерком, смогут дать полное представление о состоянии людей, слышавших за спиной лай немецких собак и треск автоматных очередей?
Разве они расскажут о гнилых болотах и ночных бросках по незнакомому лесу, выходах к деревням и на забитые фашистским транспортом дороги, о гудящем пламени, пожирающем составы цистерн и вагонов с грузами на простреливаемой со всех сторон станции? Разве расскажут, что пережили и передумали ребята, принимавшие свой последний бой в глухом
Нет, Волков принес не только документы, ценой собственной жизни сохраненные пограничником Денисовым, – он принес неоценимый опыт работы разведывательно-диверсионных групп в тылу врага. Опыт, который учтут другие, отправляясь на задания. Пусть он пока ничтожно мал по сравнению с масштабами огромной войны, полыхающей от моря и до моря, пусть этот опыт – всего одна крупица, но из песчинок слагаются горы, поднимающиеся высоко под облака.
Сколько же вынесли вернувшиеся сюда, на базу центра, за дни и ночи, проведенные во вражеском тылу? Вряд ли они сами об этом станут рассказывать – в отчете Антона нет лишних слов и эмоций, только сухие факты, четкое описание маршрутов группы, примет и характерных особенностей поведения немецких солдат и офицеров, тактика их действий при розыске группы, преследовании, ведении допросов, блокировании районов, прочесывании местности, выставлении патрулей и засад.
– Ты тут про штурмбаннфюрера Шеля написал, – прервал молчание Колесов, листая отчет. – Подробнее можешь?
– Что-нибудь непонятно? – покосился на него разведчик.
– Нет, просто хочу услышать твои впечатления. Кто знает, не исключена возможность новых встреч. Пусть не личных, но все же…
Антон примял в пепельнице окурок, закинул руки за голову, помолчал, раздумывая.
– Неглупый, очень неглупый, – медленно сказал он. – Я бы охарактеризовал его как человека, способного расположить к себе собеседника, если сам Гельмут Шель в этом заинтересован. Но он все время держит в голове собственный, заранее им разработанный план и старается от него ни на шаг не отступать. Отсюда – кажущаяся нелогичность его поступков и резкие повороты разговора при допросе, кажущаяся смена настроений.
– Кажущаяся? А на самом деле? – уточнил Колесов.
– На самом деле он должен быть очень уравновешен, даже немного флегматичен. Мне он показался весьма практичным человеком, высоко ценящим самого себя и при определенных условиях способным пойти на контакт.
– Да, ты об этом написал, – нашел в отчете нужное место Колесов. – Но Ермаков поставил здесь жирный вопросительный знак красным карандашом. Считает, что ты слишком торопишься с выводами, особенно о контакте.
– Просто еще не пришло время для контактов, – усмехнулся капитан. – Рано! Не возникли те условия, при которых Шель окажется готов думать над предложениями, взвешивать и выбирать.
– Ну а если бы они возникли, сыграли свою роль? – хитро прищурился Колесов. – Представь себе, что они уже есть, эти условия. Ты сам готов рискнуть? Пойти на контакт с Шелем? А?
– Тогда? – поворачиваясь на бок, переспросил Антон. – Наверное… У Шеля трезвый ум и психология западных профессиональных разведчиков, не считающих зазорным работать сразу на две или даже три разведки разных держав, пусть враждующих или воюющих между собой. И гипертрофированное чувство, даже не чувство, а уверенность в крайней необходимости сохранения себя. Позер, игрок, но думающий, не фанатик. Понимаешь, он не живет идеей, а как бы временно принимает ее, если она ему выгодна. И с такой же меркой подходит к другим. Поэтому я полагаю, что при возникновении определенных условий Шель может пойти на контакт и быть использован. Не сразу, конечно, с осторожностью. С ним придется еще долго работать и… долго ждать.