Взыскание погибших
Шрифт:
«Господи, помоги мне! — воззвал Глеб. — Наставь, скажи, зачем злодейство содеяно и почему Борис пошел на смерть? Не мог он верить Святополку, ибо знал, что подл он и жесток, и нельзя ждать от него добра. Что хотел сказать Борис смертью своей?»
— Князь, что решил? — Василько снял жгут с ноги Глеба и осмотрел ушиб — синий, с красными подтеками. — Могут нас в Смоленске поджидать. Не лучше ли домой вернуться, собрать дружину и тогда выступить? Где травы, что тебе Ива дала?
— Петр знает. Не пойдем мы в Муром, Василько. Найдем дружину Ярослава.
— А
Он окликнул отрока Петра. Тот принес снадобье, и Василько натер им ногу Глеба.
— Одну ладью назад пошлем. Пусть ополчатся и выступают. А нам с Ярославом надо быть.
Василько закончил перевязку и сел на траву.
— Ярослав воин. Знает, что в дружине сила. А вот брат твой Борис не мог взять в толк, что только силой власть держится. Хотя умом не был обижен… Забыл, видно, что дед ваш, Святослав, тем и велик был, что дружину имел бесстрашную. А Владимир? Что ему дороже дружины было? Ничего он для нее не жалел, и она жизни для него не жалела. Помнил бы об этом Борис, был бы сейчас в здравии и славе.
— Борис не мог этого забыть. Выходит, другая у него дума была.
— Какая же?
В этот момент, согнувшись, к ним подошел повар Торчин, держа на острие ножа кусок зажаренной оленины.
— Бери, князь! — сказал он, протягивая Глебу мясо, и тому пришлось снять оленину с ножа.
Нож был широким, обоюдоострым, тщательно и любовно отточенным.
— Нравится? — Торчин оскалился. — Бери, хороший нож!
— Зачем он мне… такой.
— Нож всегда нужный, — он перехватил взгляд Василько, — тебе тоже принесу мясо, Василек.
— Неси, рассиживаться-то нечего!
Солнце стояло высоко в небе, когда ладьи вновь поплыли по Днепру. Две — к Смоленску, а одна назад, к Мурому.
Река, тихая и спокойная сейчас, забылась коротким сном. Она была чиста и светла, и сколько видел глаз, ни одной морщинки не было на ее залитой солнцем глади.
«Как тихо, — подумал Глеб, — точно Христос тут прошел, все успокоив. Где ты теперь, Борис? Ответь мне! Ты смирением хотел победить? Но кто поймет это? Все бросили тебя, даже верные богатыри… Разве не знали они, что обнажат мечи убийцы? Всегда найдется Пилат и его подручные… Или ты верил, что потом опомнятся, потом поймут, что слабость сильнее силы?»
И Глебу вспомнилось: Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим; ибо иго Мое благо, и бремя Мое легко.
Последние слова он тихо произнес вслух, и Юшка, сидевший впереди Глеба, оглянулся.
Глеб увидел усталые, печальные глаза юноши, понял, что у гонца на сердце горе.
— Я святого евангелиста Матфея вспомнил, — сказал Глеб. — Читал ты его?
— Как же! Князь Ярослав до книг охоч.
— А помнишь ли, как Иисус пошел по морю, как посуху?
— Помню.
— А как Петр тоже хотел идти по воде, увидев Иисуса?
— И не смог, стал тонуть, — ответил Юшка.
— А почему?
— Потому что усомнился.
— Так. А ты? Веришь ли, что по заслугам воздастся и праведнику, и убийце?
Никто не задавал такого вопроса Юшке, и он задумался.
— Ты не отвечай теперь, — сказал Глеб. — И у меня, и у тебя горе. Видно, без него никак не обойтись на Руси.
Юшка отвернулся, потому что к глазам подступили слезы. Он посмотрел вперед, и вовремя: надо было держать правее, где речка Смядынь впадала в Днепр, и по ней плыть к Смоленску, который должен был вот-вот показаться.
Юшка сказал об этом Василько, и когда они вошли в Смядынь, увидели ладьи под парусами, которые, казалось, поджидали их. Там, на берегу, видны были стены крепости Смоленска, княжий терем, дома, разбросанные по откосам.
Ветра по-прежнему не было, паруса висели неподвижно, и гребцы взялись за весла. Носы парусных ладей были похожи на неведомых птиц — их раскрашенные деревянные головы на длинных шеях выдвигались вперед. Бока щетинились веслами, которые дружно поднимались и опускались, как крылья.
На передней ладье стоял человек, и Глеб узнал в нем Горясера.
— Наши! — радостно крикнул Глеб. — Видишь, Василько, это же Горясер!
— Удалец, ладные ладьи добыл!
Горясер, увидев Глеба, махнул рукой, и его ладьи стали разворачиваться полукольцом. Гребцы убрали весла и встали по бортам. Разом прикрылись они червлеными щитами и выставили копья. Горясер выхватил из ножен меч и поднял его острием вперед.
Все это произошло так внезапно, что никто из Глебовых дружинников не успел изготовиться к бою. Парусные ладьи стали к Глебовым борт в борт, и Горясер прыгнул вперед, ударив мечом первого попавшегося под руку муромчанина.
— Стойте! — закричал Глеб. — Стойте, не бейте невинных!
Но не вняли его словам наемники Горясера, разили копьями и мечами всех, кто оборонялся, кто прыгал в воду, пытаясь спастись вплавь.
Василько отбивался как мог — мечом, ногами. Рядом бился Юшка, еще двое отроков, защищавших Глеба.
Быстро все закончилось — окровавились ладьи и вода, на поверхности покачивались мертвые тела дружинников Глеба.
Горясер, жарко дыша, стоял перед Глебом с окровавленным мечом.
— Отойди! — сказал ему Глеб. — Ведь на тебе крест. Неужто не дашь помолиться?
— Пусть они мечи бросят! — приказал Горясер.
Отроки Глеба и Юшка бросили мечи, а Василько кинулся вперед, сбил головой наемника и прыгнул в воду. Он поднырнул под ладью и довольно долго не показывался на поверхности — хорошо нырять Василько выучился еще с детства.
— Не уйдет, поганый, — сказал Горясер и испуганно дернулся, почувствовав, что кто-то схватил его за сапог.
Снизу на него смотрел повар Торчин, подобострастно осклабившись.
— Помогу тебе! — Торчин прижался к ноге Горясера. — Хорошо резать могу, никто лучше меня не зарежет князя.